Авенир Крашенинников - Поющий омуток [Рассказы и повесть]

Алексею проще было балансировать на завалах. Он почти не имел телесности, кости у него были птичьи. Зато ходил с завидной скоростью, подошвами сапог касаясь только самых кончиков травы, я почти бежал за ним, чтобы не отстать. Поблескивая ранней лысиной, шоколадной от загара, выставив вперед бородку, еще удлиняющую его апостольское лицо, он на скорости своей успевал замечать оброненное на траву пестрое перо какой-нибудь птахи, необычайной расцветки листок, причудливо извернутый корень дерева. Тут же нагибался, всматривался яркими фиалковыми глазами в находку, определяя ей место в своей мастерской.

Перья и листья он наклеивал на бумагу или картон, повинуясь собственному богатому воображению, собирал из них живописные картины, которые не имели реального образа, однако будили фантазию и напоминали о нашей речке. Корешки в его руках обращались в забавные фигурки леших, оленей, русалок, человечков. Он чуть-чуть их подкрашивал, подчищал, потом поселял в причудливой толпе «корешков», где, как в человеческой, все были из одного материала, но различались обличием и характерами — от чудаковатого до зловещего. Какое адское терпение надо иметь, чтобы создать картину из перьев, из листьев либо деревянную скульптуру! Или какой талант, или любовь, без которых такое терпение немыслимо!

Накануне нашей экспедиции он совсем меня огорошил. После предостережения тети Клаши, обещавшей нам встречу с сумасшедшим, интерес к верховьям Соколки и таинственной Хмелинки у меня, мягко говоря, потускнел. Тетя Клаша еще продолжала нагнетать подробности: мол, и медведей там полно — задерут, и волки из оврага наскочат… В самом деле опасалась за нас либо имелись у нее какие-то свои соображения, я разгадывать не стал — Алексей тащил меня за рукав к скамейке. Усадил и жестом факира извлек из кармана штормовки круглую жестяную коробочку. В его глазах светилось торжество.

— Открой!

Я ногтями подцепил крышку и чуть не захлопнул снова. Коробочка была полна мушками. Они казались живыми. Зеленовато-коричневое брюшко перепоясывали полоски, полупрозрачные крылышки топорщились в обе стороны, смыкаясь углом к голове, похожей на зернышко граната. В брюшке искусно прятался крючок. Мушки были шедеврами искусства.

— Вот это да-а, — только и мог я сказать.

Алексею, как любому конструктору, хотелось испытать свою новинку в деле, он сейчас, несмотря на вечерние сумерки в нашей долине, готов был привязать мушку к леске и подбросить хариусам. Но мы отвлекли его ужином, расспросами о знакомых, о городском житье-бытье. Он любил наговориться всласть, увлекаясь точно так же, как один на один с перьями, корешками или теми же самыми зелеными мушками, на выделку которых ушли, наверное, многие ночи и пачки папирос.

Наконец нам удалось условиться, что выступим в поход на рассвете, и мы забрались на сеновал.

Все было серым: небо, луговина, взгорье, которое лишь угадывалось в сплошной сумеречной неподвижности. После первого шага по тропинке сапоги и штаны выше колен намокли — роса только-только успела залить все листья и травы. Арс плелся за нами, свесив ушастую голову, уныло переступая перепончатыми лапами. У него был такой вид, будто он сейчас вылез из болота после неудачного поиска.

Алексей почему-то всегда закуривал на ходу, хотя можно ведь посидеть пяток минут на скамеечке, никто тебя не подгоняет. Должно быть, дым над головой, как из трубы памятного с детства паровоза, добавлял ему скорости. Росистый воздух не пускал этот дым кверху, навивал на высокие метелки трав.

Довольно быстро мы поднялись в гору, прошли макушечные ельники и осинники и очутились на другом склоне, обращенном к Быстринке. Она здесь еще набиралась возможностей, чтобы достойно встретиться с Соколкой.

Как все-таки причудливо наше восприятие. Или только у меня? Спускался я по этому склону много раз, немало рассказов об этих местах слыхивал, а не сохранилось в памяти ничего, кроме манящего отблеска речки. Я видел только свое: закидываю приманку вон под теми кустами, вон в те руины моста. Добытчик одолевал во мне всякое любопытство.

Но Алексей остановился, забыв о мушках и водопадах, понурился, зажимая пальцами бородку.

— Сколько их побросали, — глухо сказал он, будто продолжая давний разговор. — Это все равно что мертвые люди. И не на кладбище, а на поле сечи.

Кругом возвышались сытые, раздольные заросли крапивы, полыни, чертополоха, малинника, сквозь которые маячили черные, как деготь, пятна окостеневших бревен, кровянистые обломки кирпичей.