Анатолий Соболев - Якорей не бросать

Тихонько поет Фомич, начальник нашей радиостанции.

Он стоит рядом, тоже смотрит на море и щурится от солнца.

Сиреневое море, сиреневое небо, Сиреневая Дания, сиреневый Гамлет,

Ни на какой картине подобного не увидишь, ни в кино, ни тем более в книге не прочтешь — просто слов не хватит на эту красоту. Правильно говорили древние: навигаре нецессе эст — плавать по морю необходимо. Хотя бы ради того, чтобы увидеть его вот таким — сиреневым.

— Любуешься? — раздается рядом. Это Шевчук — первый помощник капитана, или комиссар, как еще их называют рыбаки. Он поднялся в рубку и грустно смотрит на меня. А я знаю — человек он веселый.

— Красиво.

— Красиво, — задумчиво повторяет Шевчук. — Здесь «Пеликан» погиб.

И в ту же минуту загудела «Катунь», горестно, надсадно.

— Сейчас квадрат проходим, — поясняет мне Шевчук.

Год назад здесь в тумане погиб наш траулер. Спаслись несколько человек, остальные нашли вечный покой в этих холодных водах.

В рубке молчание. Сейчас на всем судне молчание — все знают, почему надрывно кричит «Катунь». Николаич с суровым и скорбным лицом не отпускает шнур ревуна. По спине подирает мороз. В этом квадрате все суда нашего порта напоминают гудками погибшим товарищам, что помнят о них, помнят.

Гудок обрывается, и рубку придавливает тяжелая тишина. В ушах звенит от такой глухоты.

Навстречу идет огромный транспорт. Красивый, грузно осевший в воду. Издали кажется — скала меловая торчит посреди моря, так высока белая шестиэтажная надстройка судна. (Этажи я подсчитал в бинокль.)

— Японец, — произносит Николаич.

В бинокль видна на черной трубе транспорта белая широкая полоса, а на ней красные иероглифы, изображающие нечто похожее на шалашик. Знак фирмы.

Медленно надвигается на нас и становится все великолепнее грандиозный японский транспорт. Умеют они строить, ничего не скажешь.

— Контейнеровоз, — поясняет опять Николаич.

Разминулись. Проводили его глазами. И снова — пустынное сиреневое море.

— У тебя жена когда родилась? — задает неожиданный вопрос Шевчук.

— Жена? А что?

— Надо.

— Зачем?

— Ну надо. Говори, — улыбается Шевчук, раскрывает блокнотик, нацеливается карандашом в листок.

— В марте.

— Жаль. — Шевчук закрывает блокнот.

— Почему жаль?

— Телеграмму бы дали от экипажа «Катуни», с днем рождения поздравили бы.

— Зачем?

— Что ты заладил: «почему» да «зачем», — смеется Шевчук. — Поздравили бы, сообщили, как ты работаешь. Приятно же получить с моря телеграмму не только от мужа, но и от всего экипажа и от капитана и узнать, что ты ударно трудишься.

— А если — плохо?

— Не выйдет, — обнадеживает Шевчук. — У Носача все хорошо работают. Тут как в армии: не умеешь — научим, не хочешь—заставим.

Опять смеется. Когда он смеется, он светится. Смотришь на него и сам начинаешь смеяться. Хорошо смеется комиссар.

— Хожу вот, записываю дни рождения чужих жен.

— Это хорошо, — одобряю я и жалею, что день рождения жены уже прошел. Вот удивилась бы, получив телеграмму от всего экипажа. — Хорошо придумали.

— Конечно, хорошо, — охотно соглашается Шевчук. — Новшество. Будем внедрять на весь флот-флот.

Когда он говорит длинную фразу, то некоторые слова повторяет, выдает их дуплетом.

— Между прочим, сейчас партбюро было, тебя редактором-редактором судовой стенгазеты назначили, — сообщает он мне новость.

— Меня? — ошарашенно переспрашиваю я.

— Тебя. Так что придумывай название газеты.

— Хоть бы спросили — согласен ли.

— А куда денешься — кругом вода, — опять смеется комиссар и уже диктует: — Значит, так: лучших в газету, отстающих тоже. Хорошо бы еще такой сатирический листок-листок выпускать. Веселый чтоб. Юмор в море — первое дело. Так что давай рожай-рожай юмор.

— Да не умею я рожать, — отбрыкиваюсь я.

— Как это не умеешь? Партийное поручение, брат. Хошь не хошь, а рожай.

— А ты знаешь, что с рулевым на вахте нельзя разговаривать?— прибегаю я к последнему аргументу.

— Знаю, — улыбается Шевчук. — Но у тебя руль на автомате, так что не открутишься. И лекции читать будешь.

— Какие еще лекции?

— О любви.

— О любви?

— О любви и верности, — уточняет он.

— Да что я — лектор из общества «Знание»! Да еще о любви.

— Надо, — твердо говорит Шевчук, и мне становится ясно, что меня заарканили. Хоть взлягивай, хоть взбрыкивай, а воз везти придется. Умеет наш комиссар — посмеяться-посмеяться да и решить вопрос твердо.