Анатолий Соболев - Якорей не бросать

— Нету, Римма Васильевна, — отвечает Шевчук. — Он, наверное, в кают-компании, обедает.

— Нет его там.

— Значит, к механикам спустился в машину. А что такое? — Шевчук внимательно смотрит на взволнованное лицо врача.

— Что-то делать надо, Сергей Павлович, — тихо отвечает Римма Васильевна и смущенно поглядывает на нас. — Соловьеву плохо.

Не успевает Шевчук ответить, как в рубку поднимается капитан.

— Арсентий Иванович, с Соловьевым плохо, — почему-то виновато говорит ему врач.

— Что такое? — хмурится Носач.

— Галлюцинации. Голоса слышит.

— Он на ногах?

— На ногах.

— А ну давайте его сюда! — приказывает капитан. — Сейчас я ему покажу голоса. Сейчас он у меня арию из оперы услышит.

Через несколько минут в рубку в сопровождении врача поднимается старший тралмастер Соловьев. Он мал ростом, редеющие соломенные волосы спутаны и влажны, стеснительная улыбка лепится на губах, готовая испуганно вспорхнуть и исчезнуть. Это его разыскивали в день отхода.

— А ну пойдем со мной! — По голосу слышно, что капитан едва сдерживается. Он идет в штурманскую рубку, старший тралмастер за ним. Врач было двинулась следом, но Носач останавливает ее взглядом. — У нас мужской разговор.

И плотно прикрывает за собою дверь.

О чем они там говорили, осталось тайной, только через некоторое время Соловьев выскочил в поту и кубарем ринулся по трапу вниз. Следом вышел капитан, туча тучей.

— Всадите ему укол самой большой иглой, — говорит Носач Римме Васильевне. — Пусть спит как можно дольше.

— Я положу его в госпиталь, Арсентий Иванович.

— Хоть в гальюн, лишь бы по палубе не шлялся.

Врач уходит.

— Это ты его мне подсунул! — хмуро смотрит капитан на Шевчука. — Это на твоей совести.

— Работник он золотой, — оправдывается первый помощник.

— Что вы все заладили: «золотой, золотой»! Это золото — самоварное. Вот оно где у меня! — хлопает себя по шее Носач. И объявляет свое решение: — Ссадим на первое же судно, возвращающееся в порт!

— А как с тралами? Кто будет ими заниматься? — спрашивает Шевчук, по лицу видно, что он сильно расстроен.

— Сам буду заниматься, — бросает капитан. — От него сейчас толку, что от козла молока.

— Работник он хороший, — опять твердит Шевчук.

— Мне не только работник нужен, мне еще и трезвый человек нужен! — Капитан нервно закуривает, ломает спички, чертыхается. — За борт свалится — кто отвечать будет? Ты или я?

— И ты и я, — спокойно отвечает первый помощник.

— Спишу на первое попавшееся судно, — непреклонно говорит Носач.

После ухода капитана в рубке молчание, его нарушает Автандил.

— Жэна у него... Измэняет, — поясняет он мне. — И всегда измэняла. Он — в море, к ней — хахаль. И он это знает.

— Вот видишь! — с укором обращается ко мне Шевчук. — Вот до чего разлады в семье доводят. А ты лекции о любви и верности читать-читать не хочешь.

— Да не говорил я этого, — сдаюсь я.

— «Не говорил», — ворчит комиссар. — Любовь и семья — дело тонкое.

Мне кажется, что это он не только о соловьевской семье.

— Все из-за баб, — убежденно произносит Николаич.

— Моряцкие жены — особый род, — задумчиво и с потаенной горечью говорит Шевчук. — Деньгами избалованы, мужья по полгоду дома не бывают. Остаются на берегу одни, соблазнов много.

— Обед сегодня знатный, — восторженно объявляет Фомич, поднимаясь в рубку. Пока тут с Соловьевым разбирались, он успел уже пообедать. Фомич — гурман. — На первое борщ со сметаной, на второе мясо с макаронами, с хренком, с подливкой. Компот. И салатик из капусты с клюквочкой. Чего не идете? Все проблемы решаете?

— Пожалуй, надо идти, — соглашается Шевчук, и они с Автандилом отправляются вниз.

— Ну как, бежим? — благодушно бурчит рядом Фомич.

— Бежим, — отвечаю я.

— Бежим, аж пинжак заворачивается, — смеется Фомич, и его от природы розовое лицо еще больше розовеет. Он рыж, Фомич, с большими тяжелыми руками в веснушках и золотой шерсти, добродушен и всегда рассказывает что-нибудь смешное. Он прошел все моря и океаны. Тюленей бил на Востоке, на Севере треску ловил, на Юге, в тропиках, тонул, на Западе каждый квадрат океана знает «наскрозь».

— Что это там? — спрашивает Лагутин. Я тоже подношу бинокль к глазам.

Вдали что-то торчит из воды. На корабль не похоже. Все попеременке смотрим в бинокли, и никто не может разобрать, что там такое впереди.

— Тут ливанец где-то затонул, — говорит Фомич. — Переломился на волне.