Анатолий Соболев - Якорей не бросать

Я прикусил язык. И чего задал глупый вопрос? Ясно же, что — на Север, раз теплое белье получил.

Боцман, молодой еще парень, курчавый — кольцо в кольцо, с насмешливым любопытством смотрел на меня.

— Говорят, вы — журналист? Писать для газеты будете?

— Буду. Напишу вот, как вы шлюпку не могли спустить, — отомстил я ему за «экватор».

— Это механики, черти, — смутился он. — У меня-то все в порядке содержится. — Но, видимо, мысль, что я и впрямь могу написать о нем не очень лестное, беспокоила его, и он спросил:—А в какую газету писать-то будете?

— Ни в какую. Для себя просто.

— А-а, для себя, — обрадовался боцман. — Для себя что хотите, то и пишите.

Боцман совсем не похож на классического боцмана. Он интеллигентен, образован (позднее я узнаю, что кроме мореходки у него еще и высшее юридическое), и это меня удивляет, потому что я воспитан на литературных штампах, у меня в сознании отпечатался стандартный образ боцмана: бычья шея, хриплый рык, синяя татуировка на руках и груди, задубелое лицо со шрамом, сплошной мат, трубка в зубах... А тут ничего этого нет. Лицо, правда, обветренное, и глаза смелые, много повидавшие и все время таят усмешку. Мне кажется, они видят меня насквозь: мою неуверенность, мою бестолковость — и оттого вприщур следят за мной.

В каюте у меня теперь пахло сапогами. Новенькие, стояли они в углу. Вспомнил: от деда всегда так пахло — сыромятной кожей, дегтем, вожжами. И еще махоркой. Самосадом.

Опять сыграли тревогу, опять шлюпочную. Надевая на бегу спасательный жилет, выскочил к своей шлюпке. Увидел, что на борт «Катуни» поднимается группа капитанов в золотых шевронах, с «крабами» на фуражках, со значками капитанов дальнего плавания. Комиссия! Та самая, которую ждем с утра. Тревога игралась для них. Задержались на палубе, наблюдая, как действуют матросы. На этот раз шлюпка, будто понимая всю ответственность момента, легко и даже охотно соскочила со стопоров. Опустили ее наполовину за борт. Все четко, все быстро, все красиво. Капитаны довольны, мы тоже, боцман сиял. Я стоял у леера, меня до шлюпки не допустили, чтоб под ногами не путался.

Сыграли отбой тревоги. Я снова пошел в каюту. Интересно, сколько еще будет тревог? Видать по всему — мы уходим. Уж если не вечером, то ночью.

По трансляции объявили:

— Всем свободным от вахты собраться в салоне команды на отходное собрание!

В матросской столовой за столом президиума сидело высокое начальство, прибывшее на борт, а за обеденными столами на прикрепленных к палубе вертящихся стульях — команда траулера. Капитан Носач в парадном кителе с медалью Героя Соцтруда просматривал бумаги, надев очки. И эти очки начисто снимали с него все капитанское, он выглядел добродушным дедом, проверяющим тетрадки внука. И хотя был он хмур и молчалив, все равно было видно, что добр он. Это открытие меня удивило. Но вот капитан снял очки, и снова перед нами — матерый морской волк.

— Кто сегодня не работал на судовых работах? — прозвучал грозный вопрос.

В ответ молчание.

— Поднимите руку, кто не работал!— жестко повторил Носач.

Ни одной руки не поднялось. Команда затихла, втянула голову в плечи.

— Я хочу проверить вашу совесть. — Голос капитана твердел.

Теперь руки поднялись. Носач оглядел матросов.

— Ну что ж, вижу — совесть еще осталась. Предупреждаю — лодыри мне не нужны.

И начал рубить:

— На легкий рейс не надейтесь. Кто работы боится, пусть уходит. Трап еще не поднят. Держать насильно не буду. Поднимите руку, кто хочет уйти!

Никто не поднял.

— Тогда будем работать, —заключил Носач. — Мы уже находимся в рейсе, и суточный план идет. Ясно? Рейс сто семьдесят пять суток. Повторяю, — капитан обвел всех суровым взглядом, —работать будем в сложных промысловых условиях. План нам дали высокий, очень высокий, но мы должны его забыть. — Он помедлил, матросы внимательно слушали, я же не понял: почему это мы должны забыть про план? — Забыть, потому что сейчас примем соцобязательства, которые выше плана, — сказал Носач. —И эти соцобязательства будем считать своим планом. Так что если кто думает прохлаждаться в рейсе — не выйдет. — И вдруг добродушно усмехнулся. — Будем морозить по семьдесят тонн в сутки.

Видимо, капитан назвал необычную цифру. Матросы Сразу оживились, запереглядывались, кто-то скептически обронил:

— Облезем.

— Если под африканским солнышком загорать собираетесь — облезете, — парировал Носач. — Еще раз повторяю— трап не поднят.