Вольдемар Бааль - Колдун

— Напрашивается вывод, — сказал он, — что главное не перемена у нашего брата, а колеса, перемещение в пространстве. И что бы там мы с вами ни говорили, а осанну у нас поют только перемещению в одном направлении: на село. Просто удивительно, что вы, именно вы, предположили обратное.

— Ну, не совсем уж я какой-нибудь безнадежный градофоб.

И опять, как-то незаметно, само собой я начал откровенничать: размечтался о нашем театре, об этом удивительном согласии, единении с детьми, о том, что здесь я неожиданно натолкнулся на богатейший материал именно по своей теме, то есть вполне подтверждается идея о несметных воспитательных возможностях в процессе совместного свободного творчества.

—- Тема диссертации, что ли? — спросил он.

— Что-то вроде этого. Возможно, потом будет и диссертация, — сказал я и пошел дальше про то, что чувствовал, как отрешался, поглощался игрой, как бы уравновешивался с малышами, и какой в результате получался поразительный эффект взаимопонимания, взаимочувствования.

— Когда я уеду, — подытожил я, — то в памяти, — я совершенно уверен! — ярче всего останутся два момента, две вещи: мои общения со звездным небом — эти минуты! тишина! проникновение вверх! — и наш театр.

— Тянется человек, — после довольно длительного молчания прокряхтел он, — тянется, тычется, тщится... Ах ты, разморило-то как... радикулит проклятый...

— Мучает? — спросил я.

— Мучает... При помощи вот этого камешка и разгоняю. Между прочим, мой личный метод, сам открыл.

Тон его сказал мне, что все мои излияния для него совершенное ничто, может, он и не слушал даже. Стало досадно, стыдно, и я сказал, как бы в отместку:

— Сей валун отныне да будет окрещен «радикулитным».

— А что! — он вполне заслуживает.

— Я слышал, у вас методы не только против радикулита.

— Есть и другие, верно, — невозмутимо ответил он. — От Анны слышали?

— Нет... Анна на эту тему не говорила.

— Ну, теперь у нее достанет времени для всяких тем. — Он заговорил бодро, со знакомым острым блеском глаз. — Анна ведь очень общительная и доверчивая женщина. Вы, может, не успели разглядеть — занята была. А теперь... Будет свободна от дел. Приглядитесь. Редкий человек. Вами очень довольна. Говорит, что о лучшем квартиранте и мечтать нечего.

— Вы, я знаю, мастер поязвить...

— Все — сущая правда. А что? Не вмешиваетесь, не надоедаете, с детьми подружились. Опять же с пользой для себя — тема, пожалуйста, — то есть все, значит, ненароком, искренне. Для хозяйки это первое дело, чтобы не особенно чувствовать, что в доме чужой человек.

Мне казалось, слышалось, что слова «квартирант», «хозяйка», «чужой» он произносит с каким-то скрытым упорством, словно хочет еще и еще раз подчеркнуть границу между мной и остальными. И скрывая досаду, я как можно беспечнее сказал:

— По-моему, они все хозяева без стажа, как и я — квартирант. Антон Романович, так тот, кажется, и вовсе не замечает меня.

— О, Антон Романович!.. Личность значительная. Вы к нему тоже приглядитесь. Тут такие темы...

Я поднялся и опять полез в воду. Хоть и оставался для меня раздражающей загадкой этот Николай Петрович и грызла досада, но настроение мое наладилось, и об отъезде детей думалось уже, как о чем-то закономерном.

Остаток дня я провел на берегу, оставшись на «радикулитном камне» и после ухода Николая Петровича. Вечером на веранде опять пили чай, и все было так же, как всегда, только чуточку быстрее двигалась Анна, то и дело впадала в задумчивость Ольга Андреевна и молчаливей обычного была Рита. О лагере говорили спокойно, деловито, словно давным-давно все было решено. Я так и не спросил Анну про «общее голосование», и она не вспомнила, хотя много говорила о том, как приятно было видеть нашу с детьми дружбу, каким полезным и важным для них было общение со мной, как они, конечно, «никогда не забудут такого чудесного лета». Рита скоро ушла, а мы втроем еще сидели и сидели, размышляя о проблемах воспитания, о том, как важен для детей живой контакт со взрослым человеком, особенно если он не лишен педагогического обхождения и такта.

Ночью я опять — и на этот раз особенно беспокойно — думал: что их всех, больших и малых обитателей дома, так стабильно и прочно привязывает к месту, вообще — к жизни, что их держит, что питает их уверенность, невозмутимость, основательность? Я, знающий теперь достаточно хорошо каждого, не могу в их характерах, биографиях найти ничего настолько исключительного, впечатляющего, что высветило бы разом всю их жизнь. Ну что?.. Яркая цель? смелые устремления? необычайные дела и планы?.. Ничего такого ведь нет. Ну да — память Ольги Андреевны, ее длинная жизнь — это значительно, особенно. Но это — память. А настоящее, сущее — оно обыденно, просто, даже, пожалуй, шаблонно. Итак — что?