Александр Апасов - Разгуляй

— Передал, — попытался шутить я. — Но он говорил: я теперь большой начальник, мне все можно… Так что же делать — перекусить или сначала выяснить, что там случилось?

— Конечно, перекуси. Главное — здоровьице. Сытому и лаяться сподручней, если там какая накладка, — посоветовал Миша.

…Минут через сорок я был в гостинице. На сей раз Федя оказался прав. Да и ему ли обмануться, когда он играл первую скрипку в этом не слишком слаженном оркестрике. Добиться какой-нибудь ясности в том, что произошло, мне не удалось, потому что директора гостиницы уже не было, а администратор — женщина, натасканная на все случаи гостиничных перипетий, и слушать ничего не хотела, говоря, что выселили меня за аморальность, что документы в дирекции, а вещи и акт о выселении у дежурной по этажу, что номер мой уже занят и я могу идти на все четыре стороны, а если хочу удостовериться во всем документально, должен явиться завтра к директору… Не подозревая никакого злого умысла, я позвонил Крохину, но не застал его. Сидорова я не хотел ставить в известность до выяснения причин выселения. Поэтому мне ничего не оставалось делать, как получить на этаже свои вещи и сдать их в камеру хранения той же гостиницы.

Настроение у меня было просто никакое, положение — безвыходное. Совершенно потерянный вышел я на улицу, чтобы обдумать план действий. Я старался аналитически подвести себя к тому выводу, который внутренне был готов. Итак, сообщать о случившемся Зое до завтра не следует: она тут же примчится выручать, и тогда мне, в лучшем случае, обеспечена ночь на Владимирской горке с разговорами о будущем счастье или — тоже возможный вариант — визит к ее родителям… Второе — это поставить в известность Милу, тем более что я уже намекал ей об этом. А что, собственно, смогу я сказать о причине выселения? Нужно как-то перекантоваться до завтра. Здесь Милка, конечно, очень кстати, она определит меня куда-нибудь на ночь. Но в то же время теперешнее мое настроение совсем не для «московской колонии»… Итак, звонки Зое и Миле отпадают, и я, стало быть, прихожу к нужному решению, вернее, подгоняю решение под нужный ответ…

Направляюсь к автомату и набираю номер, но, услышав протяжные гудки, тут же вешаю трубку. «А что я скажу ей?» — мелькнуло в голове. Поразмыслив, решил пока ничего не говорить о выселении и снова набираю номер.

— Салютик!......

— Да, я… Нас разъединили......

— Закрутился как волчок. Приехало начальство: отчитывался, докладывал, потом отвозил рецензии. Но это чепуха. Знала бы ты, как мы проникали на спектакль......

— Конечно. Кстати, ты не хочешь сейчас пойти к ним — они в сборе и приглашали нас......

— Вот и отдохнешь, развеешься......

— Можно и погулять......

— Сориентируемся на месте......

— Понял. Бегу.

На месте не стоялось. Мысли дергались и прыгали, перескакивая с одного на другое, словно марионеточные фигурки в балаганном трагикомическом фарсе, — тут и Зоя, и Таня, и выселение, и сборище у Разумовских. От всей этой свистопляски было явно не по себе… Просторная площадка перед Музеем украинского искусства в этот вечерний час была совершенно пустынной и безлюдной. Широченные, во всю длину площадки, марши парадной гранитной лестницы, напоминали вздыбившийся девятый вал морского прибоя, вот-вот готового обрушиться на бурлящий людскими потоками город. По бокам лестницы свирепее обычного ощерились в хищном оскале огромные каменные львы. Праздничная подсветка внушительного и солидного, даже несколько тяжеловесного здания (изумрудный портик и ядовито-малиновый фронтон) раздражала какой-то легкомысленной пестротой и безвкусицей — вот уж воистину купецкий ампир…

Не справившись в этом гнетущем одиночестве со своей душевной взвинченностью, стремительно сорвался я с места и устремился на людную площадь, которая тут и там назойливо пестрела лозунгами и транспарантами с приветствиями участникам Декады, братскому русскому народу… Сейчас они казались мне, по меньшей мере, злой насмешкой.

— Ничего себе — «Добро пожаловать» — ворчал я. — Ни за что ни про что на ночь глядя выставили из гостиницы и слушать ничего не хотят… А администраторша свирепее этих львов. И все это, вместе взятое, называется у них гостеприимством…

От сумрачных размышлений отвлекла группа иностранцев, направлявшихся к расположенной невдалеке гостинице «Днипро». Они довольно громко и, как мне казалось, развязно обменивались впечатлениями и чему-то смеялись. Иностранцы подошли к медицинским весам, что с избытком расставлены в центре Киева, стали поочередно взвешиваться и опять громко смеяться, комментируя результаты. Приставленный к весам человек на пальцах показывал, кто сколько весит, а они сверяли его сообщения с показаниями шкалы. Окончив сеанс, человек оглядел группу и похлопал себя по карману, в котором зазвенела мелочь. Один из иностранцев произнес с сильным акцентом: «Сколко?», а человек, поочередно тыкая пальцем в каждого из взвешивавшихся и повторяя при этом «уван», указал на прикрепленную к весам табличку с надписью «10 коп.» и еще раз сказал — «уван». Иностранцы подали ему тщательно отсчитанную мелочь и пошли дальше, громче прежнего будоража звуками непривычной речи тишину затихающего города. И эта чужая речь, и свирепые львы, и лозунги, и ядовито-кричащая подсветка зданий вдруг сделались для меня совершенно невыносимыми. Я резко повернулся, вынырнул из людского потока вспять к музею и в том же взвинченном ритме зашагал к улице Кирова…