Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Не надо. Не надо, Татьяна Яковлевна! — И Вася крепко погладил лоб Татьяны. — Ведь… — Он хотел было сказать: «Ведь вашему мужу приходится еще тяжелей», но вовремя сдержался, подумав: «Узнает, что он здесь, и может случиться удар». — Ведь другим еще тяжелее приходится, чем нам. Представляете, как тяжело пленным, например. Вы видели, что делается в лагере — в Силезии? Нам с вами предстоит большая работа. Что будет, если и мы падем духом? А скоро победа — я это чувствую, вижу по тому, что творится в имперской канцелярии. — И тут Вася рассказал Татьяне о том, что Красная Армия уже ворвалась в Штеттин, форсировала Одер, что Васе удалось добиться того, что начальника «Центрального лазарета» Аксмана сменили и что на его место Вася рекомендовал Бломберга. — Ну, того самого, с которым мы встретились в Варшаве… гарцовал на коне.

— А-а-а! Тот самый. Все-таки ему удалось устроиться в гестапо?

— Пролез и уже получил полковника. Я вот думаю, как только он поедет принимать дела, отправиться бы туда и вам, изучить внутренние порядки лагеря и кое-что узнать. Время ли устраивать восстание? А оно очень нужно: гитлеровцы побежали из Праги к американцам, — перехватить и перебить эту дрянь.

— А вы возмужали, Вася, — сказала Татьяна.

Вася сначала растерялся.

— А вы все такая же — женщина.

— И хочу ею остаться. А вам что это на ум пришло?

— Да вот, говорили о восстании, а вы ввернули о другом — возмужал.

— Но ведь вы возмужали. Почему об этом не сказать?

— Не возмужал, а очень устал. То, что вы видели на пароходе, страшно. А я ежедневно вижу гораздо страшнее: миллионы людей выбрасывают за борт.

Вскоре в комнате появилась Матильда. Она бегала — доставала продукты на завтрак — и теперь не вошла, а ворвалась в комнатку, оттолкнула Васю, присела сама на кушетку, то прикладывая, то отнимая ладошки от плеч Татьяны, и все говорила, говорила.

— Да вы приготовьте нам кофе, — попросил Вася, — и где мой дорогой отец?

— Он прибыл. Только что прибыл. Он деятель, знаете? Говорит: «Мне теперь предстоит прожить еще сто лет, потому что я сделал большое, хорошее дело: я опять превратился в могильщика капитализма».

— Так где же он, могильщик капитализма?

— Он сейчас предстанет: бреется.

Вскоре они все сидели за столом, и Вольф не без гордости рассказал о том, как идут дела в «Центральном лазарете».

— Пленные превращаются в партизан. О-о-о! Это такие партизаны, которых ничем не сломишь: берет палку и идет на пулемет и бьет палкой пулемет. Но Аксман — сумасшедший: он приказал хоронить бараками. Сегодня один барак, завтра другой… расстрелял больше тысячи человек. Но мы перехитрили его: англичане запротестовали… не против расстрела, нет, а против того, что людей перед расстрелом раздевают… Аксман боится англичан, сказал: «Хороните одетыми». Ну, мы всех, предназначенных для расстрела, принимаем на кладбище, а потом отправляем в горы. И что удивительно: народ пришел в сознание. Ведь гонят по улицам пленных, и многие знают, куда их гонят, — молчат, а иные выносят хлеб, картофель, молоко. Это удивительно! Так многие отправлены в Судетские горы, к чехословакам. Там какой-то русский — Петер Хропкинд.

— Петр Хропов, — вся засияв, подсказала Татьяна.

— Петер Хропкинд. Он принимает пленных, вооружает. А как? Выходят на дорогу, по которой бегут гитлеровцы, бьют их, а оружие передают партизанам. Вот как!

— И все это делаешь ты, мой дорогой отец! — сказал Вася.

— Я не могу сказать: «я», как не может сказать и мой друг Генрих: «я». Нет! Мы честные — это да. Но одной честностью врага не одолеешь, как сказал нам русский богатырь, товарищ Николай.

Вася дрогнул, дрогнула и Татьяна, а старик Вольф умиленно и радостно говорил:

— О-о-о! Он умеет работать, товарищ Николай. Мы рассуждаем, спорим с Генрихом… забираемся в такие теоретические дебри, а он оборвет и практически предложит: надо делать то-то и то-то. А когда последний раз прощался со мной, сказал, чтобы я передал вам, товарищ Татьяна, одно русское слово. Ну вот и забыл. Но я припомню. Я обязательно припомню. Он сказал: «Передайте, Вольф, — он меня так и зовет — «Вольф», — передайте той женщине, — старик посмотрел в потолок, как школьник, не знающий урока. — Передайте ей такое русское слово: «Пра». Да. Да… так и сказал: «Пра». Он попросил меня повторить, и я повторил: «Пра».

Вася и Татьяна недоуменно переглянулись.

— Что такое «пра»? — спросил Вася.

— Пра? На Волге сокращенно говорят не «правда», а «пра». Но к чему тот сказал: «Пра»? — и Татьяна повернулась к старику Вольфу: — Вы говорите, что его зовут Николай. А какой он из себя?