Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Это русские!

— Разве им надо убивать нас и наших детей?

— Русские летчики — гуманные. Вот если бы англичане или американцы — те не смотрят, кого бьют.

После этого из трюма снова появились солдаты, и опять началась проверка документов, перетасовка беженцев. Но это уже не тревожило людей: что ж, пожалуйста, проверяйте. Конечно, иные поступили нехорошо: ушли из дому, не взяв документов. Разве можно жить без документов? Нет! Нет! Это не поощряется.

Начальник штаба, полковник, проверяя документы у Татьяны, увидав удостоверение за подписью Гиммлера, козырнул ей и сказал:

— Прошу вас отделиться. Идите в капитанскую рубку: вам там будет спокойней… и безопасней, — он почему-то заговорщицки подмигнул и добавил: — Ведь иногда вместе с водой можно выплеснуть и ребенка.

Татьяна поднялась на капитанский мостик и оттуда в течение трех-четырех часов наблюдала за тем, что творили эсэсовцы во главе с генералом Рудольфом Тиссеном.

Беженцы без документов ничего не подозревали, когда их всех согнали на корму парохода. Ну что ж, можно и на корме ехать. Лишь бы ехать. Лишь бы не налетели англичане или американцы. Русские, конечно, бомбить пароход не будут: налетали уже и повернули в другую сторону. Вот англичане и американцы — эти не повернут.

А когда на пароходе улегся гомон и беженцы вздремнули, генерал Рудольф Тиссен во весь голос отдал приказ:

— Всех, кто без документов, вышвырнуть за борт!

Беженцы сначала не поверили такому; некоторые из них, особенно старики, направились было к генералу с протестом:

— Нельзя пугать людей. Ведь у нас дети!

Но генерал еще крикнул:

— Выполнять мой приказ!

И солдаты, угрожая автоматами, двинулись на беженцев.

Те сначала застонали, потом стон перешел в душераздирающий вой… женщины, старики, инвалиды войны, дети — все полетели за борт.

Корма чуточку приподнялась, но пароход все еще не мог тронуться с места. Убедившись в этом, генерал Рудольф Тиссен еще приказал:

— И с документами за борт!

Пароход тронулся…

Море поблескивало на солнце. Казалось, солнце купается в обширных водах: то появится во всем своем круглом ярком облике, то вдруг рассыплется на миллиарды блесток, то начнет золотистыми лапами чеканить поверхность моря… и на такой поверхности всюду плавали дамские шляпки всех фасонов и цветов, мужские шляпы, детские чепчики, пилотки инвалидов войны.

На пароходе осталась единственная женщина — Татьяна Половцева, и та, не выдержав, пошатнулась и упала на руки капитану.

— Бедная женщина! Несчастный народ! — проговорил капитан, когда в его каюте доктор начал приводить Татьяну в чувство. — И такие уверяют нас, что они защищают нашу родину. Я этому не верю, доктор.

Доктор, человек с наплывшим на глаза лбом, облысевший и сухой, показывая на Татьяну, тихо, но весьма внятно сказал:

— Личный секретарь Гиммлера. Вы, капитан, теряете рассудок.

— Я их здесь не боюсь: в море я хозяин. Нажму рубильник — и пароход взлетит в воздух. Но с парохода на землю не сойду.

Татьяна оправилась только перед Свинемюнде. Она сошла на землю и почувствовала, что ноги у нее подкашиваются. Она хотела было разыскать Петера, чтобы передать через него Иоганну о том, что видела в Силезии и Пруссии, но не смогла: горечь, тоска беспросветная, омерзение — все давило сердце, и Татьяна, чувствуя, что с ней может случиться то же самое, что случилось тогда при переходе через болото, позвонила в Берлин Васе, и когда тот прислал за ней машину все с тем же шофером «самоучкой-филологом», она сказала:

— В Дрезден, и как можно скорее.

В таком состоянии, душевно потрясенная, она и прибыла в Вольфам, где ее, к ее радости, встретил Вася. Войдя наверх в комнату, она прилегла на кушетку и еле слышно сказала:

— Вася! Я чувствую, что у меня силы надорвались. Да что же это за люди? — Она отрывисто, перекидываясь с одного на другое, забывая о сказанном, передала Васе о том, что видела на пароходе. — Ведь свои… Соотечественники.

Вася присел к ней, положив ей руку на лоб, и с дрожью в голосе произнес:

— Не надо. Не надо, Татьяна Яковлевна! Не надо. Люди? Да какие это люди? А если бы вы посмотрели на тех, кто около Гитлера: ведь у них нет ни рода, ни племени, ни идей, ни мечты…

— Да. Но детей в море, Вася! «За борт!» За борт женщин, стариков, инвалидов и детей! За борт! Какое ужасное слово! С ума схожу. Мне все кажется, плавают, как живые, детские чепчики… и мелькают ручонки. Их детские ручонки над головой утопающей матери! Мать тонет и поднимает над собой ребенка… и детские ручонки, маленькие, трепетные…