Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Жаль, что тогда Неи не было с ними, да и не мог он знать тогда Нею, а сейчас Коновалову захотелось пригласить Нею в его в общем-то не бедное душевное одиночество, но как только мелькнула у него мысль об этом, он со всей решимостью погнал мысль прочь, и то, что он ее погнал прочь, показалось ему весьма похвальным и добропорядочным, чуть ли не символическим знамением высокой верности, верности… тут нарядная мысль о высокой верности отчаянно взбуксовала, и, как ни пытался он ее конкретизировать, она совершенно не соотносилась ни с чем и ни с кем, и тогда он, вздохнув, с той же решимостью погнал прочь и эту мысль.

Коновалов давно находил, что из красивых женщин ему могут нравиться не все подряд, а только похожие на его Лидию Викторовну, или те, на которых похожа она, что, полагал он, далеко не одно и то же. Лидия Викторовна была похожа на Нею, а не наоборот! Он нашел эту открывшуюся ему особенность чуть ли не фатальной.

Сделав вид, что услышал от нее ответ — от Бинды она, это точно, он встал из-за стола, быть может, слишком быстро, не надо было так стремительно торопиться, когда нет замедленности в движениях, то и поручение может показаться слишком пустячным, но здесь оно на самом деле было не иным, и Коновалову ничего не оставалось, как смириться с тем, что он не может обратиться к ней с просьбой посущественнее, а вот отвлекает пустяками, тогда как в б ю р о ее ждут дела совсем неотложные.

Но ни о чем об этом он решил не говорить, просто протянул ей тонкую красную папку и попросил р а з о б р а т ь с я с лежащим в ней письмом:

— Тут по-английски полторы странички, я думаю, времени много у вас не займет.

Передавая ей письмо, он снова увидел, что Нея одного роста с Лидией Викторовной. «Нея. Не-я. Не я? Если не я, то кто же ты?» — глупая каламбурица замельтешила в уме.

Он никогда не числил себя в ловеласах и удивлялся прыти иных своих знакомых, которые почем зря расходовали свое время на любовные и полулюбовные похождения, успешные и безуспешные, но всегда безудержно хвастливо подаваемые в откровенных беседах, если таковые случались, не просто хвастливо, а даже с заметными оттенками некоего геройства. Похождений Коновалов не практиковал, но беседы иногда случались, однако нашего героя они повергали в изрядное смущение и даже краску.

Порой он даже хотел выдумать что-нибудь похожее на отважные рассказы видавших виды ратников любовного фронта и адресовать выдуманное на свой счет, чтобы отвести их если не презрительные, то откровенно насмешливые вопросики.

Но никакой фантазии у него на эту тему, как, впрочем, и на любые другие, не обнаруживалось, и год за годом за ним укрепилась не расшатываемая никем и ничем репутация наисовершеннейшего семьянина. Но Коновалов этой репутацией не гордился потому, что его дела на семейном фланге обстояли далеко не так блестяще, как это казалось со стороны любому до самого последнего времени. По правде говоря, прятать-то было нечего, и ему надоело ловить на себе сочувствующие взгляды, которые угадывали в нем то ли элементарно обманутого супругой мужа, то ли величайшего страстотерпца, напрасно скрывающего ото всех свои одинокие терзания. Вот и сейчас он досадовал на себя, чувствуя, как загораются щеки.

— Вы тогда, пожалуйста, присаживайтесь за дальний стол, располагайтесь, — Коновалов воспользовался мигом, чтобы не показывать Нее своего пунцового лица, и зашагал к длинному столу, наклонился над одной из тумбочек и вытащил оттуда стопку бумаги, сказал как мог тоном попроще: — Вот вам бумага («Ну и остолоп же ты, братец мой! Ясное дело бумага, а не банановые листья!»). Хватит? Или еще? («Да к тому же еще ты, оказывается, осел Буриданов, кретинюга — извлек чуть ли не полста листов и спрашивает, хватит ли. На месте ее можно и оскорбиться — не верят в ее переводческие способности, дают больше бумаги, а надо-то не на роман и не на повесть, а всего полтора листика!»)

Вдруг Коновалов издали увидел диктофон, который зря занимал года полтора место, а теперь показался ему спасением.

— А может, на диктофон? — предложил он. — Без всяких там бюрократических проволочек.

— Это как? — не поняла Нея. Она уже расположилась за длинным столом, смущаясь, однако, того, чего Коновалов не хотел замечать: с ее сумки, приставленной к ножке стола, на ковер стекали дождевые капли. Ему с ужасом открылось другое, а именно то, что с диктофоном в случае ее согласия вряд ли ему быстро совладать, потому что он давно позабыл, где и как, на что нажимать и в какой последовательности включать и выключать, а если сорвется лента, как однажды уже случилось, и пойдет, наплясывая, огромными шуршащими кругами по полу, то выйдет превеликий конфуз.