Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Женился бы! — предлагал он, глядя на меня с состраданием.

— В мои годы это не так просто, — отвечал я.

— Боишься ошпариться вторично?

— Боюсь ошпариться. До сих пор еще жжет.

Тоня слушала, то негодуя на ту пустую плясунью, что так больно «ошпарила» душу Чардынцева, то увлекаясь его суровой боевой жизнью.

Они вышли к крутому волжскому берегу. Ветер гудел и хлопал в воздухе, будто над головой были натянуты тугие полотнища. Внизу шумела река. Серебряная лодка луны плыла в крутых волнах облаков, то пропадая в пучине, то выскакивая на пенистый гребень.

Где-то на палубе, в кромешной мгле, играла гармонь. Ветер сердито рвал мелодию, и до берега доносились лишь ее причудливые клочки.

Чардынцев и Тоня долго стояли молча. Оба радостно-смятенные, озаренные каким-то им одним видимым светом…

Еще летом в бригаде Наташи стали разыгрывать «лотерею дружбы». С получки девушки вносили по пятьдесят рублей «кассиру» Гульнур. Затем производили розыгрыш: на одинаковых билетиках писали номера, опускали билетики в сумки и тянули жребий.

Выиграв, девушки покупали кто платок, кто отрез на платье. Иногда деньги целиком уходили на приобретение книг.

Яша Зайцев, узнав о «лотерее дружбы», сагитировал ребят своей бригады, и касса Гульнур стала насчитывать уже десять участников.

Ко дню выдачи зарплаты подошел черед Якова на получение пятисот рублей из «кассы дружбы». Он давно собирался купить радиоприемник «Рекорд».

Гульнур вручила Зайцеву пакет и посоветовала приобрести вещь, которая служила бы памятью о друзьях.

— Что бы мне купить, Гульнур? — спросил Яша.

— Придумай сам. Но кроме всего прочего купи будильник.

— Зачем?

— Разбудить лыжную секцию. Ты, кажется, избран ее председателем.

Зайцев поглядел на Гульнур без улыбки. В цехе в последние месяцы было столько работы, что он совсем забыл о лыжной секции. А зима уже давно началась, и снег лежал глубоким покровом.

— Хорошо. Разбудим без будильника.

У главной проходной Яша столкнулся с худой высокой старухой.

— Здравствуйте. Дочка велела мне вам взносы уплатить. В комсомол.

Она достала из-под полушубка комсомольский билет и деньги.

— Какая дочка? Кто такая? — удивился Яша..

— Клава Петряева.

— Где же она сама?

Старуха заморгала красными веками, сморщила темное лицо:

— В больнице она. Рожает… Пойди, говорит, мама, отдай комсомольскому секретарю взносы. Хочу, чтоб за мной теперь никаких долгов не было.

— В больнице… — пробормотал Яков растерянно. В голове заметались мысли: «Одна… Брошенная этим хлюстом… Павлином…» Он взял у клавиной матери комсомольский билет и положил его во внутренний карман пиджака.

— Спасибо, мамаша. Я отмечу об уплате и билет верну потом Клаве. А вы как меня узнали-то?

— Вы приметный… — улыбнулась старуха, и морщины поплыли по лицу светлыми волнами. — Как жаворонок весной… махонький, в небе будто и не сыщешь… А слыхать!..

Она поклонилась и пошла вдоль улицы ровной и твердой поступью.

Яша доехал на трамвае до цветочного магазина, купил букет цветов и тут только вспомнил, что не спросил, в какой больнице лежит Клава. Он обзвонил по телефону все родильные дома и, наконец, выяснил, что Петряева была помещена в двенадцатую, а затем переведена во вторую городскую больницу…

Палатная сестра принесла Клаве пышный букет цветов.

— Заботливый у вас муж, — сказала она с восхищением. — Еще не родили, а уже цветы.

«Какой муж? Это ошибка!» — хотелось Клаве крикнуть в отчаянии, но сестра уже поставила банку с букетом на тумбочку рядом с кроватью и протянула письмо. Клава несмело развернула записку:

«Горячий привет Клавочке от комсомольской бригады имени Мао Цзе-дуна!

Клава легла на спину, закрыла глаза, полные слез.

— Милые вы мои… золотые… товарищи мои! — шептала она сухими пылающими губами…

В больнице, в день выписки Клавы, весь вестибюль был забит молодежью. Пришли в полном составе бригады Якова, Наташи, Глеба, Сабира и Никиты с Шурой. Ваня Никифоров принес баян.

Шумные, веселые, они внесли такой невообразимый гомон в тихое здание больницы, что медицинские работники не на шутку всполошились.

Вышел сам главврач — дородный пожилой мужчина в белом халате.

— Что это? Почему так много народу? К кому вы? — строго зачастил врач.