Андрей Меркулов - Крылья земли

— Зануда…

Корнев не считал, что есть необходимость в том, чтобы муштровать его как мальчишку. Он никогда не был слепым поклонником всех параграфов в инструкциях; его раздражала мелочная придирчивость командира. Заполнив бортжурнал, он сказал Суботину:

— Петр Васильевич! Я ни разу не ослушался ваших распоряжений, но тем не менее во многом не согласен с вами. Зачем так слепо держаться каждой буквы наставления по производству полетов? На одном наставлении не полетишь.

— А вы слышали поговорку о том, что наставление написано кровью летчиков?

— Слышал.

— Но так ее и не поняли. Зря я вас учу порядку. Все равно ничего не выйдет.

— Я тоже так думаю, — сказал Корнев. — Мы слишком по-разному понимаем порядок.

Они опять замолчали, глядя вниз, на землю, где тундра уже сменилась ландшафтом редкой северной тайги. Вскоре вдали показались строения небольшой фактории Кадым. Самолет сделал круг над аэродромом и пошел на посадку. Поднимая пыль, колеса коснулись земли. Оставив машину на попечение механиков, экипаж пошел в столовую.

Суботин сел за отдельный столик и заказал два стакана сметаны; Костя Строев, не упускавший случая плотно поесть, взял двойную порцию котлет; радист Хохлов, долговязый человек, был от природы молчалив и чем-то напоминал тюленя в задумчивости. Корнев, хмуро тыкая вилкой в свои котлеты, смотрел, как Суботин аккуратно ест сметану, Хохлов молчит, а Строев кончает свою вторую порцию… Ему вдруг показалось, что все это длится уже вечно и будет длиться так же вечно: так же день за днем, переругиваясь с первым пилотом, будет он «пилить» по одной и той же трассе, так же Суботин будет есть маленькой ложкой сметану, Строев спросит две порции котлет, а Хохлов промолчит, хоть вилкой ткни, не шевельнется…

— И как в тебя столько лезет, — сказал Корнев с досадой Косте Строеву. — Таких, как ты, двойным жалованьем не прокормишь.

— Что ж ты мне под руку говоришь, — огорчился Строев, — я только что хотел еще попросить.

После обеда они вернулись к самолету; командир пошел к диспетчеру заполнить полетный лист.

— Придется задерживаться в Кадыме, — сказал, вернувшись к ним, Суботин. — Буранск не принимает, закрыт туманом. Будем ночевать, вылетим рано утром.

В маленькой деревянной гостинице аэродрома мохнатые ветки кедра стучались в окно; в комнате на три койки было тесно, но чисто. Суботин поместился в другой комнате. Корнев давно уже привык к походной жизни. Не стоило вспоминать бесчисленные ночевки в разных местах земли: в землянках, гостиницах и бараках, в России, Германии, Венгрии и опять в России. Больше всего приходилось ночевать у аэродрома, и он привык засыпать под знакомый гул моторов.

Был уже вечер. Хохлов читал газету. Строев где-то достал гитару: у него был чистый хороший голос, его любили слушать. Сидя на койке, он негромко пел, глядя на темный квадрат окна, за которым шумели кедры. Корнев любил эту песню: он услышал ее впервые здесь, на Севере.

пел, глядя в окно, Костя Строев, и Корнев почувствовал, как вместе с песней входит в комнату незаметно тихая и ласковая грусть.

Песня кончилась; все молчали; ветер шумел за окном.

— Хорошая песня, верная, — сказал Корнев.

— Это один из наших пилотов сочинил. Ему жена изменила, не поехала за ним на Север, вот он и сочинил. Может быть, тут в словах что-нибудь не так, а только нам всем нравится.

— Грустная у него получилась песня… — сказал Корнев.

Они опять замолчали. На улице стало совсем темно. Корневу теперь захотелось поделиться своим настроением; он сказал, обращаясь к обоим сразу:

— Что-то скучно стало летать с нашим командиром. Не выйдет у нас работы.

— Я же говорил тебе: зануда, — ответил ему Костя Строев. — Ко мне он тоже придирается.

— Не сошлись мы характером. Трудно летать с ним вместе. Придется мне просить перевод в другой экипаж, — повторил Корнев и посмотрел на Хохлова, который, как всегда, молчал. Хохлов был странный человек, про него говорили, что он разговаривать умеет только по радио.