Михаил Лоскутов - Немного в сторону

«…Здесь я позволю себе предложить вопрос всем опытным в мышлении людям, — записал Добрянский. — Какие моральные силы не пошатнулись бы, например, при подобном, описанном выше, случае, сочтя подобное за нечто сильнейшее всякой неудачи?.. А мне все это казалось жалкою несуразицей и даже — если угодно — заурядною, житейской пакостью. Почему? А потому, что надо так изучить и раскусить скрипичный мир, как это мне удалось за тридцать семь лет…»

Полночь. Час необыкновенного спокойствия опускается на землю. За окошком «мансарды» теплятся одесские звезды. Все прошло; улеглись бури, и спит за окном такой необъятный мир: с Кубеликами, мастерами и прочими людьми. Согбенный старик сидит среди скрипичных предметов. Это лучшее время для работы; в пору абсолютной тишины одинаково обострены мысли и чутье скрипичного мастера, оно во всем существе — в ушных раковинах, в глазах, в кончиках пальцев. Мне хочется написать портрет старого мастера в этот час.

Он худощав и сутул. Седые усы прячут добрую и горькую усмешку. Из-под нависших бровей на вас смотрят серые, много понимающие, улыбающиеся глаза, без злобы. С этой усмешкой, в морщинах, они смотрели на друзей и на врагов — их было много. Он сам называет себя «эпикурейцем». Великодушный взгляд на мир, с высоты этого деревянного дворца, — здесь дают умственные пиры, здесь любят хорошие стихи, любят стакан пива и философию. Тонкий и старинный запах квартала художников висит над стариком, над инструментами, над постелью с рваным одеялом. Большое обаяние хозяина этого дворца знают все его друзья: доктора, журналисты, дети, нищие, скрипачи. Они приходят, они говорят, они играют на скрипке; смычок здесь ударяется о низкий потолок, и вот — иллюзий нет. Чердак, деревянная лестница и полночь.

У него узловатые, тонкие руки; через них прошло больше пяти тысяч инструментов, множество знаменитых, одиннадцать лишь Страдивариев. Эти руки сделали двадцать восемь необыкновенных скрипок. Где эти скрипки? Их нет, и на руках — опять лишь дипломы. Каждый из них мог бы создать другому человеку круглое и сытое благополучие. Любой из его врагов нес бы высоко над головой, как знамя, каждый из этих документов. «Что же тут такого? Все в порядке вещей, — говорил он жене. — Очевидно, я бесталанен, единственное, что могу делать, это — скрипки». Жена смотрела на него глазами, в которых стоял молчаливый страх; перед ее глазами прошла гордая и трудная жизнь ее друга. В лачуге было не топлено, семья болела, есть было нечего.

…Иногда от гибели спасал лишь случай. В годы страшной войны, когда народы в последнем истощении сил продолжали многолетнюю схватку и по улицам Одессы стучали сапоги немецких интервентов, в мире давно забыли о скрипичном мастере Добрянском. Он сидел в лачуге, закутанный в одеяло, прислушиваясь к вою ветра на пустынных улицах… В это время открылась дверь, и вошел австрийский офицер.

— Герр Добрянский? Зеер гут! Гауптман Жабет! — сказал он и протянул мастеру письмо. Это была смятая детская записка:

«Дорогой папа! Я кончила музыкальную школу и скоро поступаю в консерваторию. Моя трехчетвертичная скрипка уже для меня мала, и нужна новая, хорошая скрипка… Говорят, Добрянский в России, чуть ли не в Одессе, разыщи его…»

Вслед за этим в дверях появился ящик с кульками, винными бутылками, сахаром, спиртом и керосином.

— Я слыхал о вас… О!.. Простите, судя по вашему помещению, вам живется не так хорошо… О, я давно слыхал. Я получаю «Мюзик-Вохе», я читал… Ваш портрет…

Вскоре после этого появился немец со скрипкой, и еще немец со скрипкой, и еще две скрипки, полученные из Кельна. Все это хорошо — и ящик с бутылками и сахаром… Но почему плакал старый мастер над скомканной детской запиской? Как удивительно это, когда война, царство грубой силы и холод, и вот оказывается, где-то маленький друг, растут цветы, юный человек поступает в консерваторию.

Да, есть лучшие и светлые минуты в жизни мастера — эти незримые памятки друзей. Они многочисленны, так же как и скрипки, прошедшие через эти руки в широкий мир. Они чувствуются даже в этот поздний час, когда в окна глядит полночь.

Он не может даже вспомнить всех этих многочисленных друзей.

Он сделал скрипку какому-то милиционеру для его дочки. Растроганный, тот починил ему двери в «мансарде».

Он усовершенствовал скрипки студентам, школьникам.

Он усовершенствовал скрипку нищему Николаю Борисовичу по прозвищу Лепертувар. Это был известный нищий-скрипач в Одессе. Добрянскому стало жалко старика, что у него такой дрянной инструмент и что он так мало зарабатывает. Он поставил ему скрипку так, что вся Одесса удивлялась.