Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Очередной период славы между тем, как уже сказано, подошел опять к его мансарде.

Увы, на этот раз известность не могла даже взобраться по лестнице. Дело в том, что как раз в тот день она обвалилась под производителем ремонта Хайловым, для которого мастер переделывал гитару. Хайлова отвезли в «скорой помощи», а мастер, увлеченный работой, продолжал сидеть в мастерской. В это время пришел местный журналист: он давно слышал о замечательном мастере и получил поручение газеты поднять наконец его на щит… Увы, перед ним высоко зияло отверстие дверей. «Он совершенно недоступен, черт возьми!» Но в этот момент в отверстии появился сам мастер.

— Гутен таг! — закричал он сверху. — Вы ко мне, синьор? Вы похожи на гондольера с серенадами. Только, увы, я не могу предложить вам шелковой лестницы.

Пришлось воспользоваться лестницей трубочиста, веревками, помощью рук мастера, и таким образом слава наконец вошла. Слава мастера Добрянского в СССР…

…Примерно с 1925 или 1926 года во многих газетах и журналах начали периодически появляться краткие заметки, большие очерки, серьезные статьи, «открывающие» одесского мастера. Об их содержании говорят характерные заголовки: «Король скрипки» («Известия», 1926 г.), «Забытый человек» («Огонек», 1928 г.), «В дебрях бюрократизма» («Огонек», 1930 г.), «Кубелик, Добрянский и ГИМН», «Требуем публичной экспертизы!» («Рабочий и искусство», 1930 г.). Наконец их сменяют более спокойные и эпические заголовки, вроде — «Страдивариус нашей страны» («Черноморская коммуна», 1935 г.). Все это завершает обширный подвал в «Известиях» (1935 г.).

Его имя признано первыми авторитетами. Витачек печатно причисляет его к кругу лучших мастеров страны. Заслуженный мастер Союза Подгорный называет Добрянского в его альбоме «своим старым наставником»…

Слава? Признание? Приходит правда, рассеивается зло, и не поставить ли нам в этом месте печальной повести жизни необыкновенного мастера заключительную точку?..

Здесь толстые альбомы, взятые со стола мастера, вселяют в нас двойственные чувства; вот ворох человеческих свидетельств, актов, протоколов, вырезок — бумажная пыль бюрократической суеты. Чем же кончается наш очерк?

Вот заседание экспертов в Одессе. Тут заседают шесть организаций и пять профессоров. Они восторженно заявляют о скрипках мастера. Один автор взволнованно говорит о том времени, когда улица, на которой стоит конура мастера, будет носить его имя и люди будут совершать паломничество в его мастерскую. Заседание постановляет: продажу всех скрипок в городе разрешить лишь под контролем и экспертизой Добрянского. Создать для него экспериментальную мастерскую. Дать квартиру и персональную пенсию…

Вот газетные статьи о том, что ни одно из этих постановлений не выполнено, — такая знакомая песнь бюрократизма, и стоит конура на улице Островидова, и нет мастерской, и ничего нет…

Что же, хорошо или плохо кончается наш очерк?

Вот еще заседания, комиссии и громы публицистики: тут вновь «открывают» Добрянского. 1927 год. ГИМН — Государственный институт музыкальных наук — снисходит наконец со своих горных высот, он создает комиссию, он требует предоставления скрипки Добрянского и формулу его музыкальной системы… Он посылает скрипку обратно и пишет, «что она настолько отличается от обычной классической формы скрипки, что комиссия не признает возможным ее рассматривать». И было это в СССР, и речь шла о той скрипке, которая была признана на Западе и которой даже старая, косная и рутинная Россия еще в 1911 году выдала золотую медаль. И ГИМН тот был гимном подлинного обскурантизма, консерватизма, выразителем рутины, создавшейся вокруг скрипки.

Но где же формула? — запрашивает мастер. Она не прислана обратно вместе со скрипкой… Но формула исчезла в этих темных коридорах ГИМНа. Эти коридоры музыкальных учреждений, околоскрипичные кулуары, — в них существуют, разумеется, не только преднамеренные и неумышленные недруги одесского мастера, в них есть замечательные мастера и авторитетные исследователи. ГИМН давно расформирован. На его развалинах нынче советские люди впервые в грустной истории скрипки создают ее теорию из клочков эмпирики, из обрывков «инструментоведения», из изучения единственных скрипичных коллекций, принадлежащих государству. Но тени мертвого департамента музыки еще витают над делами живых; недаром достижения этих людей не имеют отражения в практике; выпуск массовых и фабричных скрипок не имеет никакого отношения ни к науке, ни к хорошим скрипкам вообще.