Михаил Лоскутов - Немного в сторону

«Не для них старался и творил великий Страдивариус! — в горечи и гневе записал одесский мастер. — Как горько посмеялся бы он теперь: скрипки его все скупали, скупали, слава росла и росла, и цены росли, и вот — почти все они сейчас в шкафах под замком!»

Да, великий Страдивариус словно предвидел весь этот скверный анекдот. Он назвал свою последнюю скрипку, выпущенную в год смерти, «лебединой песней»; ей не придется свободно играть. Она принадлежит сейчас одному богатому французскому коллекционеру. Тому самому, который приобрел себе целый квартет из инструментов Страдивариуса, заплатив цифрами 66 тысяч франков еще в 1880 году, когда цены не достигали своих вершин.

Да, но о метрдотеле. Он совсем не напрасно смотрит так почтительно на мастера скрипок. Однажды он решился подойти к столику мастера.

— Я слышал, что вы усовершенствуете скрипки… Я… У меня… Правда, это дешевый, совсем простой инструмент за сто франков, и не знаю.

— Давайте, давайте! Я вам с удовольствием его переделаю! — перебил его мастер.

Это не была работа для богатых подвалов, и он всю жизнь с готовностью ее делал. Что может быть приятнее, как чувствовать, что произведение твоих рук пошло в свет жить и работать! Он переделал скрипку и даже покрасил ее лаком, своим особым лаком, который он выстрадал вначале.

…Спустя известное время, в другой вечер, в другой гостинице и в другом городе, в Брюсселе, одесского мастера остановил некий человек с футляром под мышкой.

— Не купите ли вы ценную итальянскую скрипку? — спросил он.

— Извините меня, но, во-первых, итальянские скрипки, как и бриллианты, не смотрят при вечернем освещении.

— Вы думаете, что бриллиант фальшивый? Можно подделать внешность, но такой звук, мосье!.. Его могут иметь лишь итальянцы. Если вы знаток… Это настоящий Гваданини.

— Во-вторых, я не покупаю итальянцев. И, в-третьих, вообще я не могу приобретать ценных инструментов, увы, по понятным причинам… Правда, я могу рекомендовать известным лондонским знатокам.

На следующее утро человек пришел в номер и раскрыл роскошный футляр. Добрянский взглянул на скрипку, и ему стало смешно и очень грустно.

— Сколько стоит этот инструмент? — спросил он.

— Семьдесят тысяч франков. Это же Гваданини. Вы отлично можете на этом заработать.

— Да, я его знаю. Возьмите это зеркальце. Внутри этой скрипки на верхней деке у левого «эфа» вы прочтете: «3,5-12, В 278», — мою формулу для этой скрипки. Кроме того, мои инициалы и год. Это писал я, Я уже заработал на этой скрипке десять фунтов…

Продавец был прав. В его мире хороший звук могут иметь только «итальянцы». Остальные на это не имеют права.

После этого мастер вернулся в Мюнхен. В старом Мюнхене все было по-старому: та же Максимилианштрассе, тот же пучеглазый синьор Виорини, те же музыкальные листки, наполненные рекламой, тот же цех старинных мастеров.

Новое было то, что директор концертно-театрального бюро Юлиус Цет выпустил брошюру о Добрянском. В ней приводились многочисленные аттестаты и хвалебные отзывы. Например: одесскому мастеру пришлось переделать одну скрипку работы Виорини. Владелец скрипки в отзыве констатировал:

«До переделки скрипка Виорини имела звук твердый, крикливый, а лак некрасивый, жесткий, после же реконструкции она переродилась…»

В «Музыкальной газете» появилась гневная статья Виорини о приезжем самозванце, «портящем дорогие скрипки». Первым результатом этой статьи был приезд в Мюнхен известного в тамошнем музыкальном мире любителя Тикенцгера из Галле; он привез Добрянскому три скрипки для переделки и вырезку со статьей Виорини.

— Эге, в этом мире могут быть и друзья, — сказал мастер. — Однако я против шумной рекламы…

Он еще живо помнил цветочные вазоны. К тому же его вызвал в Берлин директор Берлинской консерватории, знаменитый скрипач-виртуоз, профессор Иоахим.

— Как много скрипок! — сказал Иоахим. — Кругом их делаются тысячи… а играть, увы, не на чем…

Он попросил мастера остаться в Берлине. Но тот исправил директору филармонии Густаву Голлендеру его Руджиери, Штайнера, Витгальма, усовершенствовал Кларе Шварц скрипку Пьетро Гварнери и поехал дальше. В Варшаве он выполнил работу для директора Варшавской филармонии Млынарского, его посетил директор Варшавской консерватории — знаменитый Станислав Барцевич… Добрянскому стало страшно от такого шума; он мог стать богачом и специалистом по накладыванию заплат на «великие скрипки». От этого болела голова и возмущался здравый смысл: зачем всю жизнь переделывать старое, когда можно делать новое? Пусть покойники остаются великими. Мастер Добрянский вернулся в Одессу. Он не принимал больше заказов. Он даже голодал. Он делал свои скрипки. Он хотел, чтобы их услышала Европа.