Михаил Лоскутов - Немного в сторону

В это время в газетах было напечатано сообщение о покушении в Италии на одного изобретателя, который создал машину для быстрой обработки мрамора. Она помогала работе зодчих, скульпторов. «Очевидно, общие законы свойственны разным областям искусств», — резонно сказали Добрянскому приятели и посоветовали ему временно уехать.

«Куда же мне ехать? Где я буду продолжать свои работы и чем жить?» — подумал мастер.

В это время к нему пришла телеграмма из Лондона. Знаменитый Ян Кубелик, один из величайших скрипачей того времени, вернувшись из поездки по Америке, срочно вызывал Добрянского в Лондон.

Добрянский собрал чемоданы и приехал в Лондон. На вокзале его встретил сам Кубелик и тут же объяснил, что желал бы усовершенствовать звук своих знаменитых Страдивариуса и Гварнери. Молчаливый индеец, постоянный телохранитель Кубелика, почтительно проводил Добрянского в отель.

Хорошо, — Лондон, Кубелик, мировая слава и Баварский отель. Но зачем Кубелику переделывать свои знаменитые скрипки? Прославленные скрипки Гварнери и Страдивария самого Кубелика! Здесь мы обязаны вернуться к сказке. Тише, — голые короли гуляют по свету. Толпы, почтительно склонившись, взирают на их пурпурные одежды.

Но почему не видно дерзких мальчиков, которые крикнули бы, что одежд ведь нет, а короли голые! Прежде всего потому, что мальчики играют на скрипках. Они учатся на вундеркиндов. Они сидят в музыкальных школах — в Одессе, в Варшаве, в Мадриде, в Буэнос-Айресе, везде, где делают будущих скрипачей. Жизнь каждого музыканта начинается с того, что ему в пеленках рассказывают о знаменитых музыкантах, их инструментах, их позах, их галстуках и привычках. В десять лет скрипач начинает мечтать: быть таким, как Паганини, Кубелик и Бурмейстер, и иметь Амати, Гварнери и Страдивария. Своего Страдивария! Это может сниться во сне.

Богатые родители к окончанию мальчиком экзамена осуществляют его сон. Родители победнее удовлетворяются Гваданини или Кароло Бергонзи. Совсем бедный мальчик к двадцати годам пытается сам приобрести себе кого-нибудь еще пониже. Во-первых, мальчику хочется обязательно иметь своего любого, хотя бы плохого, но «итальянца», а во-вторых, он знает, что, имея его, он будет лучше зарабатывать.

— Он имеет Амати!

— Он имеет Бергонзи!

— Он имеет Маджини. Он немножко похуже звуком, но зато древнее.

Эти разговоры в музыкальном мире живут в течение веков. Каждый скрипач считает необходимым кое-что знать об итальянских марках. Но знать все — это невозможно. От Гаспара де Соло, основателя Брешианской школы, до Гваданини прошла такая вереница плохих и хороших мастеров, что их «ведение» — специальная наука. Все говорят об Амати, но их было несколько, из них только Иеронимов — двое, и из всех Амати лишь один делал замечательные скрипки. Было несколько Гварнери, и из них два Иосифа, один из всех знаменит. Обаяние имени Страдивариуса царствует в мире, но не все его скрипки были выпущены в период совершенства. А между этими колоссами расположены сотни больших и маленьких фамилий, и многие из них имели разные периоды, срывы, удачи и эксперименты. На земле есть несколько знатоков всех деталей этого дела и очень много шарлатанов.

Они приходят к мамашам богатых учеников и предлагают старые щепки. Мамашу вовсе не интересует звук, но очень интересует, чтобы щепки были итальянскими и имели приличную марку. Есть страшная сила в этом мире: сила общественного мнения.

Обаяние марки сильнее звука. Даже лучшие скрипачи часто находятся под влиянием этого опиума и не всегда тверды в просвещенном своем мнении относительно чисто звуковых качеств инструмента. На Западе говорят: все знаменитые скрипачи, кроме Сарасате, всю жизнь меняли и перепродавали свои скрипки, как любители — лошадей.

Науки же о скрипках по существу нет. И цены на инструменты скакали часто в зависимости от странных обстоятельств.

Все Амати, например, ценились потому, что на нем играл Венявский. Потом оказалось, что велик был лишь Никколо Амати, а у Венявского был Андрео — посредственная вещь.

Штайнеры ценились потому, что их мало. Потом серьезным мастером было установлено, что это скверные инструменты.

Маджини же, напротив, котировался всего в 250—300 франков. Когда же на нем стал играть Берио, цена Маджини подскочила сразу до 3 тысяч франков. Тут же начались трудолюбивые подделки под Маджини. Говорят, инструмент Берио имел задумчивый, меланхолический голос; его начали подделывать. Голос котируется на рынке.