Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— Опять.

— И ко мне не зайдешь? Время будет — дак пожалуйста, я тебе столько про свое горечко расскажу.

— Живете ничего?

— А так, Егорка. Моя жизнь прошла, прокатилась. Обижаюсь сама не знаю на кого. Никто не хочет понять, что старуха пришла со слезами. Пусть бы люди прочитали. Пятьдесят шесть тетрадок исписала, ношу, ношу.

— И не берут?

— Кого! Можно им понять нашу жизнь? Где бы я ни просила, они в один голос: «О, когда это ешо было!» А я и думаю: «Милы вы мои: если б этого не было, вы б тут не сидели». Седни вздумала, как мы в етот день с бабушкой мыли в бане колчаковцев, и я заболела, они тифозные. Сиротку заставили. Разберите же мое горе и обиду. Поклонюсь до земли. Н-е-ет. Никому не надо.

— Повело деревню на село? — сзади подошел Митюха.

— А ну давайте к столу! — сказала Анастасия Степановна.

— Каку лихорадку мне за столом делать, — отказалась Бабинька, но зашла с угла и присела. — Можно хоть кому понять? «Когда это было!» — один ответ. А што такое попасть к Колчаку одной? Тут не царство божие было. Зажгли дома, партизан повешали, порубили, и я побежала, где горят дома, — не задыхается ли кто в дыму? Когда я бежала улицей, висел дядя мой, еще побежала, там был тоже дядя, я ревела: «дядя, неужели это ты? вы пошто из согры вышли, милые вы мои, а я чо буду делать без вас? кому я песенки спою и спляшу?» Я кричала, но никто не слышал, никого в деревне не было, только я одна бегала в саже и собачку с собой таскала, или я безумна была? Хотела кровь утереть, но не достала, сучья были обрублены, и еще беляк подъехал, щелкнул бичом по земле и сказал: «Чего тут стоишь? наверно, свой?» Если бы не повесили партизан, чего бы я век свой плакала? А то нет спокоя…

— Ладно, начнем, — сказала Анастасия Степановна. — Еще вечер длинный, поговорите.

— Егор! — закричал Митюха. — Кидаю заказ, как в ресторане: «Глазенки карие».

Митюха уже всеми командовал, подливал себе сам. Выпив, он долго жмурил один глаз, потом стукал донышком по своей макушке: ха! Управлять им становилось трудно. С длинными ручищами, с челкой на узком косом лбу, он напоминал голубятников с нижних улиц. За поножовщину он уже отсидел три года.

— Давай, давай, Егор. А то я могу пощипать. Ты мне друг или портянка?

— Ми-итя… — просила Анастасия Степановна. — Ты не дома. Веди себя по-соседски.

— Сиди тихо, — сказала Бабинька.

— Кто-то что-то сказа-ал? Как фамилия? А? — ухватил он ее за локоть. — Фамилия?

— Урюмцева Таисия Ивановна.

— То-то, бабка.

— Ты чо это, Митя, ты чо это? — построжела Анастасия Степановна.

— Я тебя свяжу, — сказал Антон. — Русский язык понимаешь? будешь бедный.

Митюха затих, и восстановилось прежнее тихое радушие. Опять запели. Уж чего только не вспомнили. И какими маленькими бегали к Дмитрию на улицу друзья. И как уезжали в Москву. И кто кем собирался быть. Пробуждалось чувство к местному, друг к другу, и хотелось не подкачать в жизни. Пели и разговаривали.

— Голос-то еще есть, Бабинька, — сказал Антошка.

— Э-э. — Бабинька с грустью улыбнулась. — «Таюшка, — говорил дедушко мой, — тебя, наверно, никто лучше не поет. И никогда у ней голос не хрипнет! Я ведь слышу, где далеко поет, слышно ее, как она возгудает! А молитвы петь не заставишь». И даже слезы у него. Он хотел меня в монастырь отдать, што я, мол, похожа на непутевого отца: и песни пою, и за гармошку хваталась.

— И я скоро сдам себя в монастырь, — сказал Митюха. — А чо! Житуха!

— Да ты чо, Митя, перебиваешь-то меня? Старше меня, чо ли?

— А чо? Я чо-нибудь опять не так сказал? Или вам показа-а-лось?

— Сиди, сиди, — через стол толкнула рукой Анастасия Степановна. — Нельзя!

— Ладно, теть Насть. Уважу. На чем мы, Бабинька, остановились? Ты с меня ничего не имеешь? Если кто шухер поднимет, я ему камыша подсыплю.

— Ох не я твоя мать, — погрозила Бабинька. — Ты б у меня гусей попас.

— Рабочий класс не трогать. Тиха, тиха-а!

— Я после Колчака никого не боюсь, — шепнула Бабинька на ухо Егору, но все расслышали. — Говорю себе: «Господи, боже мой, господи, где ты был в то время, когда в тебя все верывали? Почему ты не наказывал людей, которые пили кровь из невиновных?» Как вздумаю — хоть ночью, хоть днем — у меня слезы покатятся, как вода по зеркалу, я их даже не утираю. И сколько обращалась в редакции, чтоб написали об етом, никто не изволил понять. Некогда им.

— Молодежь… — с укором сказала Анастасия Степановна.