Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

К обеду она вышла на улицу и сразу попала на Ваню.

— Что, Лилечка? — спросил он. — Свободное время?

— Да-а… свободное.

— А я, — похвалился, — иду записываться на радио. Почему не заглянешь к нам? У меня на днях Дима был, а ты дома сидишь и не знаешь.

— Почему же я должна знать? — смутилась Лиля. Ваня улыбался. — Очень странно.

— Извини, я так.

В глазах Вани Лиля уловила и сочувствие, и любопытство, и давнишнее неравнодушие к чужим романам. Для женщин он был милый мальчик, и они позволяли ему фамильярничать и увлекаться. Ему, как и Павлу Алексеевичу, доставляло удовольствие целовать дамам ручки на виду у всех, «принадлежать» им минуту-две, гордиться, какие красавицы балуют его вниманием. А в Лилю он был тайно влюблен и за переменой ее отношений с мужем и Дмитрием следил с ревностью. Он любил и жену свою, но всякие истории, случавшиеся в этом городе, его немножко задевали потому, что он, еще молоденький, не стал их героем, и жизнь казалась чем-то неполной.

— Дима о тебе так хорошо говорил, — польстил Ваня. — Ты ему напиши, ему сейчас плохо.

Лиля промолчала. Зачем Ваня вмешивается? Знает и скрывал бы. Тут нет опасливой тайны, она просто не хочет обсуждать свое чувство даже с Ваней. Чем уединеннее будут их встречи и незаметнее для чужих глаз разлука, тем легче выяснить правду. Не надо людям ничего знать о них. Ваня всегда торопился.

— Я все понимаю, Лилечка…

— Неужели это так интересно? — строго сказала Лиля. — Ты же мужчина, Ваня.

— Ну! — покраснел он. — Не сердись, — взял он ее за локоть, — лучше заходи к нам. В щечку можно? Послушай завтра в шесть часов мою мелодию, Не сердишься?

— За что?

— Умница. Побежал.

Куда повернуть ей? Спускаться к реке Кубани по грязи неохота, — сколько ей стоять у высокого парапета одной? Мимо шли женщины: крашеные кокетки; веселые студентки; суетливые домохозяйки; продавщицы в халатах поверх платьев бежали в столовую. Лиля с пристрастием гадала: каково им? кто их мужья? «Есть женщины, — думала она, — которые ничего не умеют: ни любить, ни заботиться, ничего. И с ними живут, их боятся, слушаются. Нелепо устроено: счастье зависит от одного человека. От одного! Всего-навсего. И ведь это правда. Хорош ли, дурен муж, он присутствует в тебе каждый день». Лиля и на улице ругалась с Владиславом, уговаривала, грозила, сравнивала его с чужими. Все он, он. Черною тучей висел он над ней. «Ты мне испортил жизнь, — повторяла и повторяла она, — я тебе никогда не прощу». И она воображала, как покидает его навсегда, живет в другом городе в полной бедности, одна. Тотчас вспоминались другие одинокие женщины, и это утешало, она даже успокаивалась, что ее место среди несчастливых, которых на свете всегда больше. Природа мудра: к горю привыкают так же, как к счастью. Вольная любовь не для нее. Она рождена для дома, для тишины. И зачем ей бродить по улицам? Ее тянет в дом. А дома нет.

Когда она заметила перед собой Владислава с молодой актрисой, у нее не было сил предстать нерасстроенной, но и пройти мимо, пренебречь мужем, тем самым оскорбить его в присутствии актрисы, она не посмела, остановилась за несколько шагов и ждала их. «Домой?» — спросил Владислав. Лиля кивнула. «Дай мне денег», — попросила она, сама не зная зачем, и он вынул кошелек, порылся и достал десятку. «Зайди Тургенева выкупи, — сказал он тоже от неловкости, — я задержусь». Разговор их был для актрисы; в эту минуту они никого не впускали в свой семейный разлад. Но было оттого еще горше.

Вечером она наконец скажет ему откровенно: «Я тебя не люблю».

Владислав же заявился в час ночи и спал до десяти часов утра. Лиля приготовила завтрак и поехала на вокзал почитать расписание автобусов.

Два дня прятала она билет в ящичке, два дня жила спокойной изменой, думала о свидании с Дмитрием ежеминутно. «Не могу, не могу больше. Все кончено, разбито. Нет и не было никакой любви». Она невинно, с упрямством лгала себе и забывала старые дни. О том, что будет, когда она возвратится назад, Лиля как-то не гадала. Всеми ветрами несло ее в станицу.

Она как народилась. В автобусе часто закрывала глаза, сумрак помогал ей мечтать о встрече, спрашивать Дмитрия о том, что обещало лестный ответ; и обнимала его она с такой страстью, с такой горестной нежностью, что поневоле вздрагивала и после долго смотрела на майскую степь. «Так бы и давно, — благословляла она себя на поступок, — а то сидела в четырех стенах — о, дней-то сколько! — плакала, чего выжидала? Подумаешь, свет клином сошелся. Страшно только решиться…»