Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— Ты мне будешь писать? — спросила она, и в этом не было особенной настойчивости.

— Тебе нужны мои письма?

— Я люблю получать.

— Ладно, посмотрю на твое поведение.

— А можно, я приду тебя проводить?

— Тебе хочется?

— Да.

— Неправда.

— Ты боишься?

— Кого?

— Боишься, чтобы тебя увидели со мной. Боишься Наташи? Она придет?

— Меня будет провожать Никита. Мы вместе едем домой.

— Я просто проверила тебя. Знай, что там, где я хочу быть, мне рады.

— Обиделась?

— Милый, миленький, изумительный! За что? Мы с тобой такие разные.

— Я тебе не говорил о твоем голосе?

— Скажи. Скажи!

— Не нужно. Хорошо, когда человек не старается, а живет и говорит, как ему дано.

— Но я не знаю, что мне дано.

— А ты будь живой.

— Ямщиков сказал, что я живая, поэт сказал, что я живая, — чего же еще?

— А где ты его видела?

— Ямщикова? Я была у него недавно. Мы сидели вдвоем и пили чай.

— А он говорил: «Лиза, какие у вас руки! Позвольте поцеловать?»

— Нет. Он рассуждал.

— О чем же?

— Он говорил, что его считают актером-интеллектуалом, а он усмехается. Что пишут о нем глупости, выдумывают это. Я иду от чувства, говорит.

— Ура! Не зря я его люблю, — сказал Егорка.

— Ты не хочешь к нему?

— Зачем я ему?

— Ты же говорил: вот пойти бы за кем, в ножки бы упал. Владька у него бывает.

— Неужели? — удивился Егорка. — Как он проник?

— Очень просто.

— Какой напористый! Любому на ногу наступит. Он с ним на «ты»?

— Кажется.

— Он еще не называл его сокращенно: Ямщик?

— Не слыхала.

— Скоро назовет. Никакой робости.

— Поедем к нему вместе?

— С чего? Зачем?

— Вы же земляки.

— Ну и что? Не буду же я ему на пятки наступать. Ты не понимаешь.

— Понимаю. Я даже понимаю, что ты нашел в Меланье Тихоновне.

— Откуда ты ее знаешь?

— Я пошла на прошлой неделе купить лыжный костюм. Стяни мне, пожалуйста, перчатки и пусти мою руку в карман. Вот так. У прилавка решила попросить сантиметр, измерить, какой длины у меня ноги. Взяла сантиметр, натянула, и он у меня упал. Я опустилась, чтобы поднять, а рядом стояла женщина, не совсем старая, и она бросилась на колени помочь. И мы так присели к полу, вокруг нас толпа, прут, толкают, мы друг друга стали поднимать. Я вижу ее глаза, — спроси, все расскажут. Я купила костюм, и мы вышли, разговариваем и уже не можем расстаться. Идем. Она держится за меня, говорит, что скоро рождество, как встречали раньше, она из Севска, а в Москве только десять лет, из-за сына, сын пьяница. Я повела ее к себе. Стала она разматываться. Сначала один платок, черный, потом другой, потом косынку, сняла свое затрапезное пальтишко. Я ее усадила, собрала на стол. Мы сидели целый вечер, очень много я узнала о ней, это ведь нужно актрисе, правда? Я даже записала текст старинного благословения, который она мне сказала. Я тебе перепишу. Ну вот, чудно мы посидели, я зажгла свечи, она вдруг говорит: «Как я люблю свет этот тихий, доченька. Как праздника жду. Смотрю, и будто завтра праздник. Ожидание праздника, доченька, чудотворнее самого праздника». Глаза так и ищут ответа. Увидела мою икону (мне привезли с Севера), стала перед ней: «Ой, да что же это ты такая хорошая, доченька, в бога веруешь». Я не стала ее переубеждать, зачем? Пусть человеку будет приятно думать. Потом я села за пианино, сыграла «Лучинушку»: «Ты гори, гори, моя лучина…», она меня обняла: «Да что это у тебя, милая, под пальцами так звенит!» Потом она опять рассказывала, потом я еще играла, очень интересно, ничего для нее не жалко было. Живешь и не знаешь, что рядом такие люди ходят. Мне всегда жилось удобно, все у нас было, а она вот рассказывала, как пекла огромные блины, обматывалась ими вокруг груди и везла из Севска в Москву детям, на товарняке, на ветру, война шла, она прижмется к стене на площадке и едет. И про тебя мы говорили, как вы там чай пьете, как ты письма от Димки ждешь, танцуешь, когда получишь.

— Так что тебе показалось? Что мне нравится, по-твоему, в Меланье Тихоновне?

— Душа, конечно.

«Да и у тебя она есть», — ласково поглядел он на Лизу и простил ей все то, из-за чего осуждал недавно.

— Ты не ругай меня, пожалуйста, — прижалась она к его плечу. — Если я буду грешна перед тобой, ты скажи: она глупа, но не зла. Мне с тобой уютно. Когда ты говоришь о ком-нибудь с восхищением, я слушаю и кажется, что я тоже так вижу. Ты видишь людей такими, какими они не бывают.

— И тебя, значит, тоже?

— А я не знаю, какой ты меня видишь. К третьему курсу приедешь?