Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— Простите… — сказал он и принялся долго смотреть на нее.

Она закрыла ему глаза ладонью.

— Я стесняюсь…

— Меня? Я плохо себя веду? Вы знали, какой я?

— Я приехала к вам, — значит, я верю, что вы порядочный человек.

— Вы ко мне прямо из дому?

— Не совсем. Я отдыхала в Евпатории.

— Вы голодны, хотите сыру? Шампанского?

Она, как тогда, быстро кивнула: да, да.

— Шампанского! — крикнул Егор и вскинул в руке толстую бутылку. Открутил проволочку, налил. — Прошу! Плохой актер сегодня гуляет! Простите меня… Я пропадаю, пропадаю… Можно, я присяду поближе? Пейте, это благородный напиток. А порядочный я или нет — увидите сами… Можете ложиться и спать, а я уйду к товарищу.

— Нет, не уходите!..

— Тогда выпейте… Для смелости.

— ??

Невероятно! — неужели это случилось с ним? Егору было так хорошо, что ничему не верилось. Действительно, все на душе было как в первый раз, как когда-то давно. И, как когда-то, казалось, что все это будет вечно, до смерти, свежо и ново. При Наташе чувства его обленились, улеглись, точно ненужные больше, и на их место выставились нервные волнения, раз за разом губившие что-то в душе. Неужели он еще так молод? Он и не считал себя постаревшим — тридцать лет, подумаешь! — но окрылился теперь словно юноша, и мысли были одни, о К.

Егор ехал к другу из Керчи, в которую перебралась киногруппа. Выпадало на его долю четыре свободных дня. Надо было очнуться. На высоком пароме, под музыку из рубки, он почувствовал, что счастлив. Отчего же? Ведь ничего между ними не было. Да, счастлив — тихо, спокойно, неожиданно. И синяя вода с дельфинами, и чайки, и солнце, и белые зернышки хаток в голубом отдалении, где жил когда-то на высоком берегу его друг, и мысли о ней, утрешней, с чистым зоревым румянцем — все соединялось в одно слово: счастье. Оглянувшись на керченские серые холмы, он даже подумал: не затлелось ли в Херсоне, в последние минуты у поезда, нечто такое, что займет целиком его будущую жизнь — по крайней мере, этот год?

— Неужели это случилось с ним?

В книжке среди писем друзей и родных затаилась и ее записка, красивая открытка с птицами и прощальными словами — на развороте. К. подсунула ее под дверь его номера на следующий день, когда ждала и не дождалась его в холле, — Егор пришел к себе во втором часу ночи.

Егор перечитывал ее и на пароме.

«Я ждала вас долго. Не могу больше, мне тут страшно. Я ведь хотела только взглянуть на вас и уйти. Я не боюсь, что не понравилась вам, но меня пугает, что вы меня можете не так понять. От утрат и горечи душа моя стала маленькой и старой. Но в ней есть еще место для добра и радости, и это место принадлежит вам. Мне стало хуже. Знали бы вы, кто вы для меня! Изредка вспоминайте. Прощайте, долгие проводы — лишние слезы. Я буду тосковать без вас. К.»

В три часа дня Егор ступил на берег порта «Кавказ».

К другу, к другу! скорей!

Автобус на Краснодар только что ушел. И Егор тут же переменился, настроился на другое. Ушел — ну и что? Счастье с ним, и можно оттянуть прощание с украинским берегом, со степью. Друг почти рядом, четыре-пять часов потрястись — и у него дома, теперь уж они встретятся точно. И не гадал, что так будет. Сколько раз подводил его, обещал, обещал и что-нибудь ломалось в его киношном расписании.

Через час он прикатил на такси в Темрюк. Но и тут автобуса в краевой центр больше не предвиделось.

А городок на холме стихал, лезли с воем в гору последние машины.

Егор вдруг вспомнил Павла Алексеевича, клубного режиссера, этого заводного бодрого неудачника, славного в чем-то и болтливого. У него тут связи, и, может, он рискнет подбросить артиста к другу на легковой машине на ночь глядя? А что! Шоферу Егор заплатит.

Егор выпил возле базара два стакана виноградного соку и пошел искать клуб. На месте ли только очкастый Павел Алексеевич? Когда кто-то нужен позарез, вынь да положь, роднее его никого нет. А за услугу чего бы только не отдал! Пусть приезжает в Москву, Егор поведет его на заграничные фильмы — лишь бы довез к другу!

Ну конечно! В темном гулком зале сидело не больше пяти человек; еще несколько смотрели со сцены на режиссера и слушали, как он их отчитывает.

— Она же не истукан, не кукла-манекен, не телеграфный столб! Она женщина в соку, вы желайте, желайте ее, черт возьми, как троглодит! Обнимите же ее дерзко, страстно, нагло, кушайте ее, — вы что, первый раз трогаете женщину? Не буду же я вам и это показывать?! Эля, не верти головой, ухом работай! Шире текст! Василий, говори нахально, но точ-чно!