Антти Тимонен - В заливе ветров

«Ну, Кирьянену нечего будет и сказать», — подумал Воронов, но ошибся. Кирьянен удивил его с первых же слов:

— Я получил письмо от Койвунена и от Пекшуева. С Потаповым я разговаривал по телефону. Напрасно ты не доверял им, Михаил Матвеевич. Теперь можно с уверенностью сказать, что со сплавом бригада справилась. Самые опасные мели хвост сплава миновал. В этом году уже не надо ни новой, ни старой плотины…

«Что это такое — ему пишут, а мне нет?» — с мучительной болью подумал Воронов. Кирьянен тем временем продолжал говорить. Он говорил о гидростанции на Хаукикоски, о том, что в ближайшие годы там будет построена бумажная фабрика.

— Мы строим коммунизм и здесь, а не только в Каховке, — продолжал Кирьянен. — Механизация трудоемких работ — это задача, которую не под силу решить одному инженеру или конструктору. И у нас на сплаве один Александров или Воронов с этим не справятся. Мы должны привлечь к этому делу всех знающих людей. И это наша с вами задача, товарищ Воронов! — Кирьянен посмотрел в глаза Воронову. — Жаль, что ты не мог присутствовать на производственном совещании. Ты бы услышал, что рабочие не хотят сидеть сложа руки, пока вернется Александров, как сидим мы…

— Кто сидит сложа руки? — вырвалось у Воронова.

— Мы с тобой, — ответил Кирьянен. — Ты все время бегаешь по трассе, как будто люди там не сумеют сделать без тебя ни одного шага. Дай им возможность проявить свою инициативу. Займи свое место руководителя. Ты переложил руководство запанью на Мякелева. Что же он делает? Помог ли он Степаненко и Никулину? Помогает ли Кюллиеву установить шпалорезку? Заботится ли он о строительстве электростанции? Он тормозит работу, а ты не хочешь этого даже замечать…

— Я уже давно собираюсь выгнать его, — буркнул Воронов.

— Слишком легкий выход, товарищ Воронов, — ответил Кирьянен. — Может быть, его еще можно научить, помочь ему, на то мы и авангард рабочего класса.

А коммунисты продолжали выступать. Вспоминались предложения рабочих и бригадиров, к словам которых Воронов не прислушался. Обиднее всего Воронову было то, что его фамилию то и дело склоняли вместе с фамилией Мякелева.

Воронову предоставили заключительное слово. Он с раздражением сказал:

— Мне нечего говорить!..

Но он вспомнил, где находится, и примирительно добавил:

— Мне надо подумать.

Когда Воронов вышел из клуба, было уже темно. Он ускорил шаги, чтобы быть одному. Однако откуда-то из темноты вынырнул Кирьянен и поравнялся с ним. Они пошли рядом. Кирьянен посмотрел на покрытое тучами темное небо и промолвил:

— Ветер усиливается. Теперь закатит на целую неделю!

Воронов шел молча. Кирьянен снова заговорил:

— В прошлый раз ты был прав: собрание действительно было не подготовлено.

— А это, ты считаешь, подготовлено? — язвительно спросил Воронов.

— Думаю, что так. Ты же сам советовал расшевелить людей. Вот они и поговорили по душам, правда?

Воронов промолчал. Кирьянен, искоса взглянув на него, сказал:

— А если ты обижаешься, то зря… Тебя потому так резко и критикуют, что уважают.

— Ты что это? Утешаешь? — сердито огрызнулся Воронов. — Избавь, пожалуйста, меня от этого.

— Да что ты, Михаил Матвеевич? Какой я утешитель?

Еще что-то пробормотав, Кирьянен свернул к себе. Довольный собранием, он думал, что все должны радоваться вместе с ним, и огорчился, что Воронов все свел к уязвленному самолюбию. А ведь его, Кирьянена, тоже покритиковали, и довольно основательно.

…Придя домой, Воронов включил свет, но от яркого блеска лампы в комнате стало особенно неуютно. «Надо будет купить абажур», — решил он и тут же забыл об абажуре. Пришла мысль, что у Ольги, наверное, уютная комната, ковры, у нее тепло… И больнее, чем раньше, кольнула мысль, что, может, в ее комнате сидит кто-нибудь в кресле, развалившись, с папиросой в зубах.

Когда-то они так сидели с Ольгой. И сколько было между ними разговоров! Как внимательна была Ольга к нему, к каждому его слову! И как она постепенно охладевала. Да, это верно, вспоминал Воронов, постепенно. Он оказался одиноким еще и при совместной жизни с Ольгой. Неужели было так, что он подавлял ее даже в мельчайших житейских вопросах? Теперь он спокойнее обдумывал письмо Ольги. Как ни горьки были ее упреки, все же было приятнее думать о ее письме, чем о сегодняшнем собрании. Хотя… что-то общее здесь было. Но о чем бы он ни думал, в комнате веяло холодом…