Илья Миксон - Святое дело

Снежный желоб, вытертый телами разведчиков, был надежным путеводителем. Хлебников не думал, что путь этот ведет к немецкой передовой. Он панически бежал от одиночества, от начиненного смертью поля, от мертвой головы сержанта. Одна-единственная мысль билась в мозгу: «К своим! Догнать своих!»

Под неяркой луной восково заблистала ледяная гладь озера.

В зарослях камыша, среди ломких стеблей с черными свечками прошлогодних султанов, разведчики остановились на короткий привал. Тут Хлебников и догнал своих.

Разведчики, белые увальни, свернувшиеся медведи, первыми, конечно, обнаружили преследователя. Навалились, скрутили, пикнуть не успел. Хорошо, что узнали его, сапера своего. Кляп вытащили. И Хлебников сразу в лицо признал старшего лейтенанта, хотя глаза у того совсем другие были, чем там, дома еще, в блиндаже. Веселый такой, все подшучивал: «Подведешь, сапер, усы повыдергаю!»

Сейчас глаза командира разведки прямо-таки молнии метали. И говорил он резко, возмущенно. А что — не слышно.

Мокрое от снега и пота лицо Хлебникова исказилось мучительной гримасой. Доложил с опасной громкостью:

— С-с-сержанта уб-било!

Старший лейтенант ткнул кляпом в раскрытый рот и свирепо зашипел:

— Тише! Какого черта? Зачем? Кто разрешил?!

— М-м-миной…

— Зачем пришел?!

— Нас-смерть!

Разведчики наконец поняли, что он контуженый. Стали совещаться, что делать с ним.

— Лишний автомат в прикрытии не помешает, — сказал один.

— Ладно, черт с ним, — порешил командир, — на твою ответственность, Корольков!

Конечно, не могли они Хлебникова назад отправить: погиб бы и на след навел. И в камышах не спрятать: землянки немецкие рядом.

Так и стало их шестеро. Впереди старший лейтенант, предпоследним Хлебников, замыкающим Корольков.

Повалил крупный снег, все следы занес, но видимость до нуля испортил. Пришлось устраиваться надолго.

В пятом часу утра заняли позицию. Командир с основной группой залег на окраине болота, среди выпуклостей и бородавчатых кочек. Хлебников с Корольковым зарылись в снег сзади и выше, на крутом склоне холма. Снегопад продолжался до самого рассвета, замаскировал всех на совесть.

Хлебников немного угрелся. Голова уже не так раскалывалась и гудела, в ушах разуплотнились ватные затычки. Даже музыка далекая и приятная зазвучала. Не вспомненная еще, но очень знакомая. Вот только мешал неумолчный звон далекого будильника. Или телефонный зуммер в ушах трезвонил. А скорее всего билетерша в кинобудку сигналила…

До войны Хлебников работал киномехаником на передвижке. Каждый день в пути: район большой, сел много. Везде ты дорогой и желанный гость, особенно девчатам. Не одна чернобровая заглядывалась на симпатичного молодого киномеханика…

Да, он, Володя Хлебников, и теперь не старый, двадцать первый пошел, комсомолец еще. Правда, выглядит на все тридцать. Война…

До отправки на фронт Хлебников служил в городе Ижевске. В родных местах правили немцы. Отец, мать, сестренка, Тоня — что с ними? — никто не скажет, не напишет. Одиноко и тоскливо чувствовал себя Хлебников, даже в увольнение не просился. И что ему делать было в городе? В магазинах пусто. Крабы, их до войны и за еду не считали, и те исчезли. В кино сходить? Хлебников все картины до экранного времени знал. И тут вдруг появились афиши «Большого вальса», а с фильмом этим столько было связано!

Пятьдесят четыре раза смотрел Хлебников «Большой вальс». И все пятьдесят четыре — с Тоней. Она работала шофером на его передвижке. Наверное, никто из влюбленных не был столько раз в кино, сколько они… Ах, как они переживали за Карлу Доннер и Штрауса! Слезы на глаза наворачивались, когда, уплывая от Штрауса, Карла Доннер пела: «О, как вас люблю я!» — в то утро сказали вы мне…»

Хлебников признался Тоне в своих чувствах тоже утром. Правда, не в лесу, а у речки с вислыми сонными ивами. Тихим воскресным утром 22 июня тысяча девятьсот сорок первого года, сто лет назад…

На четвертый день, провожая любимого в армию, Тоня напела ему шепотом прекрасную и грустную песню Карлы Доннер…

Отпустили рядового Хлебникова до 22.00. Билет он достал на 20.30. Не досмотреть до конца, но самое важное увидит — прощание Карлы со Штраусом. Будто опять с Тоней свидится и заново разлучится…

То ли одну копию в двух кинотеатрах крутили, то ли что другое, но сеанс начали с опозданием. На больших подсвеченных часах в зале уже 20.41, а свет и не гасят. Извелся Хлебников, пока люстру потушили.