Илья Миксон - Святое дело

Земля мягко пружинила, заглушала шаги. У дома с палисадником колыхались над оградой цветы черемухи, белые, будто пена морская, пахучие до головокружения. Голова и в самом деле слегка закружилась, мягкие шелковистые волосы Нади коснулись щеки, и сердце замерло, притихло, затаилось.

Словно из-под земли вырос Шилко.

— Товарищ лейтенант, вас командир дивизиона зовут.

— Хорошо, — ответил Краснов, не отпуская Надиной руки.

— Срочно! — досказал Шилко.

— Да… Надя!

Она подняла глаза.

— Надя, — повторил Краснов сухими непослушными губами, его неожиданно поразила дикая мысль: он видит ее в последний раз. Сейчас он уйдет от нее и уедет куда-то далеко, может быть, навсегда.

— Что? — шепотом спросила она и присмирела, сердцем угадав, что он заговорит о любви. Но Павел молчал, и Надя снова осторожно подняла глаза: — Какой у тебя странный взгляд.

— Разве?

— Странный.

— А я люблю тебя, — сказал он вдруг. — Люблю…

Надя испуганно прикрыла ладонью рот, как будто это она призналась в любви в присутствии солдата.

Шилко повернулся и ушел в темноту. «И правда, — подумал он, — не соврал Синюков. Ну что ж, хорошая пара. Лейтенант человек умный, работящий, и она ученая».

Краснов не вошел, вломился в кабинет Юзовца.

— Товарищ подполковник!

— Тихонько, тихонько. Вижу и слышу. Как говорится, не контуженный. Вот что, дорогой. Майор Фролов в отпуск уходит, затем поедет в Хабаровск экзамены держать. В связи с этим за начальника штаба останется капитан Стрельцов, а вам придется батареей покомандовать. Справитесь?

Справится? Да он сейчас способен не то что батареей командовать, прикажут сопку сдвинуть — сдвинет, в море столкнет, только брызги взлетят до самых звезд.

Но почему комбата временно замещать будет он, а не Долива?

— Некому больше. Долива, как говорится, слишком м-м… Ну, пора к командиру полка. Так, значит, и доложим.

И снова Павел на улице, бежит, летит мимо заборов, мимо белой кипени черемухи. А сердце поет! У лейтенанта такое же сердце, как у каждого влюбленного…

Вместо белого потолка со следами малярной щетки над головой колыхались на светло-желтом брезенте черные силуэты резных листьев и причудливо изогнутых ветвей, будто ожила древняя китайская картина.

Краснов оторвался от подушки, потянулся, протер глаза и мысленно прошептал: «Доброе утро, Наденька!» Отбросил одеяло и стал одеваться.

Долива дышал шумно, всхрапывая и посвистывая. Черный клок лез на глаза, Долива морщился и дергал головой.

Краснов выбрался из палатки, проделал несколько гимнастических упражнений и побежал вниз, к реке. На обратном пути увидел Ивана Павловича. В трусиках, в очках, с лейкой в руке, он был похож на дачника.

— Здравствуйте, — обрадовался встрече Иван Павлович. — С приездом! Какие новости привезли?

— Спляшете?

Иван Павлович оглядел свой костюм, поправил очки.

— Вполне готов. Письмо?

— Толстое-претолстое!

— Вот спасибо. Я как раз думал сейчас о Машеньке. Приедет, мы с нею вместе цветы поливать будем.

— В такую рань?

— Нет, вечерами. Знаете, я до войны совершенно был равнодушен к цветам. Ну, красиво, запах приятный. Но даже астру от хризантемы не отличал, честное слово! Усвоил из школьной ботаники только «лютик едкий» и «лютик ползучий».

Однажды после бомбежки поднял голову от земли и первое, что увидел, — закрытый желтый бубенчик. Он покачивался перед самыми глазами, и душистый запах его забивал едкий, кисловатый дым взрывчатки. Таким он мне показался тогда прекрасным, этот цветок, как сама жизнь. И обидно стало, что даже на знал названия.

Вероятно, с тех пор и полюбил цветы. Кстати, вы обратили внимание: после войны люди стали больше разводить цветов, чем прежде? Во всех городах, где побывала война, на месте свежих развалин выросли скверики с клумбами, скамеечками. Хорошо! Ну, где же письмо? — прервал свои размышления Иван Павлович.

— Сейчас принесу, в сумке осталось.

— Только побыстрее, пожалуйста.

— Мигом!

Когда он прибежал к палатке санчасти, Иван Павлович, плавно помахивая лейкой, тихонько мурлыкал.

— Держите! Не иначе, как инструкция по организации встречи! Читайте.

Поддел носком камешек, отошел на два шага и оглянулся.

— Иван Павлович!

— Да?

— Надя любит меня.

— Да? Возможно…

— Ладно, читайте! — Краснов рассмеялся и, круто повернувшись на одной ноге, легко побежал в гору.

На зимних квартирах, в Пятидворовке, он почти не почувствовал, что отвечает уже не за взвод, а за батарею. Весь месяц люди были заняты ремонтом, да и Стрельцов, в сущности, руководил батарейными делами не меньше, чем прежде. Вообще, это был период, когда штаб и основная часть полка находились в лагерях и за начальника гарнизона остался помощник по тылу; на служебных совещаниях, созываемых накоротке, обсуждались вопросы сугубо хозяйственного порядка. Но и в лагерях нужно было заниматься не только боевой подготовкой. Сено для матрацев, белье, палатки, питание для радиостанций, замки для бачков с питьевой водой, составление различных актов на списание негодного имущества, ремонт сапог и оружия… Главная трудность заключалась в том, что в батарее было всего два офицера — он и лейтенант Долива. Правда, на старшего сержанта, командовавшего взводом управления после демобилизации Ярцева, можно было смело положиться. Деловой, строгий, он пользовался среди солдат уважением и авторитетом. К тому же он и раньше нередко замещал командира.