Василий Цаголов - Набат

Память отбросила ее в прошлое, на тридцать пять лет назад.

…Полицай подвел ее к самому краю скалы… Это она уж потом в сакле Джунуса восстановила в памяти. Поставил ее изверг лицом к пропасти. Она зажмурилась и горестно вздохнула: ну, кажется все, расстреляет. Вспомнился лейтенант, и еще раз перевела дыхание, как бы просила разведчиков простить ее. Сорвала задание. Но тут же упрекнула себя: «Ишь, нюни распустила, или можно этим делу помочь?» Посмотреть бы ей себе под ноги, да боится, сорвется в бездну, а ей умирать нельзя: задание не выполнила.

Чувствует, как тело наливается свинцом. Пусть. Ей иначе нельзя. Застыть надо, окаменеть. Похоже, под носками ботинок нет опоры, земля кончается. А что, если чуть откинуться назад, самую малость, перенести тяжесть тела на каблуки. Ощутила зловещую тишину — она тянулась со дна ущелья, — оказывается, и тишина может придавить гранитной плитой.

Да что он мучает ее, уж кончал бы сразу, одним выстрелом. Поиздеваться вздумал. Нет, нет, не услышать ему вскрика… Эх, успел бы лейтенант уйти за линию фронта, не вздумал бы искать ее… Только бы не шевельнуться. Как только она услышит выстрел — упадет спиной назад.

…Пришла в себя, и в ушах тот же стук молотка, теперь уже редкий, кажется, кто-то сделал свое. Анфиса скорей на костыли. На улице тихо. Неужто привиделось?

Она устремилась к магазину.

Вот и столб с рельсой…

Ах вы, предатели! Далеко ли убежите? Нет, от земли не убежать, она под ногами была, есть и будет. В горах наших с кровью перемешалась, сильней сделалась. Сжались в тугом клубке мускулы сердца, ощутила, как в затылке яростно забилась боль, рвалась наружу.

Со стороны сельсовета кто-то шел через улицу, но когда заметил Анфису, то повернул в ее сторону.

— Кто это? — издали спросили.

Голос удивительно знакомый, а чей, никак не сообразить.

— А я бежал к тебе, Молчунья…

Она бессильно повисла на костылях.

— Санька звонила.

Не поймет, кто такая Санька, никак не проясняется в памяти.

— К Джамботу укатила.

Покачнулась: Джамбот… город… Санька?

Сказал и ушел.

В сознании все перемешалось, дрогнуло, сбежалось и снова стремглав врассыпную…

Анфиса оказалась за пределами своих возможностей, но сделала еще шаг и ударила по рельсу.

Набатный звон растекался по станице.

Шквальный ветер уносил звон в степь…

…Памятник Анфисе установили от колхоза… Шли с кладбища молча: впереди вышагивал Джамбот, за ним из последних сил тащилась Санька. Она всхлипывала, но муж ни разу не оглянулся на нее. У калитки встретил их пес, завилял хвостом у Санькиных ног, она в сердцах отогнала его. Пес, рявкнув, отступил к хозяину, и они вместе прошли во двор. А Санька в отчаянья упала на штакетник.

Джамбот неторопливо распахивал окна, дверь в сени. Затем уселся на низкие деревянные ступеньки. Снял фуражку, повесил на дверную ручку изнутри, сложил руки на коленях.

«Вот что, маманя, — мысленно обратился он к Анфисе, — права ты, от земли мы все… И не вырвать корня Самохваловых, нет!»

В 41-ом наша улица Революции проводила на фронт восемнадцатилетних… Павлик Атаров, Петька Болотный, Юрка Буровцев, Шурка Васильев, Камболат Гогичаев, Вовка Котляров, Вовка Майсурадзе, Колька Парсаданов, Колька и Шурка Петросовы, Витька Сальников, Кока (Алихан) Хурумов, Захар Чикадзе, Юрка Шелковин…

Возвращались мы по одному… Вернулись немногие…

Уже на нашей улице мальчишки не играют в «красных» и «белых», не бегают босыми в ливень, не забираются на чердаки и стекол не бьют в окнах, и о русской лапте не слыхали.

У теперешних мальчишек другие игры.

Время другое… И радостно, и грустно.

Мальчишкам сорок первого посвящается.

Облака нехотя оставляли лежбище — глубокое ущелье с крутыми гранитными боками — и, цепляясь за голые склоны, ползли к перевалу. Здесь их встречал легкий ветер и гнал дальше. Небо очищалось, раздавалось вширь и вглубь.

На двугорбой снежной вершине расплылся бледно-золотистый мазок: из-за хребта выползало солнце. Оно слизнуло холодную тень и, спустившись к подножию, заискрилось в крупных росинках: похоже, сама радуга улеглась отдохнуть на альпийском лугу.

Подставив солнцу обветренное лицо и глубоко вдыхая прохладный воздух, Асланбек почувствовал прилив сил. В эту минуту ему показалось, что на самой вершине стоит Залина. Боясь вспугнуть видение, юноша замер. Но не выдержал долго, тряхнул головой, широко разбросав руки, засмеялся раскатисто, звонко, и видение растворилось в лазурной дымке. Он перевел дыхание, обернулся: шагах в двухстах от него перед приземистым шалашом из сухих веток кустарника дымил костер. Асланбек хотел было уйти, да из шалаша показались ноги, и он, упершись грудью в ярлыгу, стал ждать, а чтобы солнце не било в глаза, опустил на лоб широкие поля мягкой войлочной шляпы.