Василий Цаголов - Набат

Не забывает о них. То овечьего сыру раздобудет Тасо, то муки.

— Раньше ты вкусно готовила соус, — проговорил брат, — и Тасо накорми.

— Один он, как волк… Ах, зачем только мы мучаемся? Лучше умереть, — Мария смахнула слезу.

— Я тебя уже измучил, — простонал Никита.

— Оставь, пожалуйста, не о тебе говорю… — еще пуще расплакалась сестра.

Никита оторвал голову от подушки.

— И это сказала ты? — в его глазах было страдание. — Моя сестра Мария? Того не может быть. Скажи, что это не твои слова.

Она опустилась рядом с ним на колени и прильнула к плечу. Дрожащими пальцами брат водил по ее лицу, приговаривал:

— Ты знаешь, один бог хотел нас погубить, другой спас, ниспослав добрых людей. Потерпи, вот придет конец войне… Каждую ночь мне снится наша мама, к себе зовет.

— Не надо, — взмолилась сестра.

— Ну, хорошо, раз не надо, так и не будем, — брат закрыл глаза.

Мария пригладила ему волосы, концом фартука провела по вспотевшему холодному лбу. Ей показалось, что он уснул, но стоило пошевелиться, как Никита беспокойно заворочался:

— Мария, не оставляй меня…

— Я здесь, — она склонилась над изголовьем.

— Кажется, я умираю, — прошептал больной.

У нее защемило сердце.

— Господи, о чем ты говоришь, — сквозь слезы произнесла Мария. — Тебе просто плохо.

— Ты знаешь, что?

— Нет, Никита.

— Я убью немца! Одного… С меня хватит одного.

Мария со страхом посмотрела на брата, он приоткрыл глаза.

— Ты подумала, я сошел с ума? Твой брат желает отомстить за нашу маму, за всех убитых…

— Ты говоришь совсем не то, что надо, — простонала женщина. Она нашла сухую руку брата и стала целовать, обливаясь слезами.

— Я хочу исполнить перед смертью свою песню. Она есть у каждого человека. Ты знаешь, мне не удалось до сих пор спеть ее. Собери меня в дорогу.

Мария испуганными глазами смотрела на больного, чувствуя, что теряет сознание.

— Ты очень похожа на мать, — он спустил ноги с постели. — Помоги… Я желаю убить немца, — он сунул руку под подушку и вытащил нож в черном сафьяновом чехле.

— Ох! — Сестра в ужасе отшатнулась.

Старик поднялся с кровати, сделал несколько шагов к двери и рухнул на пол.

Хоронили Никиту Коноваленко на рассвете следующего дня. Когда брата опустили в могилу, Мария не плакала. Она слушала Дзаге, путавшего осетинские слова с русскими. Спасибо, Фатима оказалась рядом и пересказывала.

— Твое горе разделяем и мы… Теперь ты наша родственница, — произнес громко Дзаге. — Брат, похороненный на осетинской земле, породнил нас… Если желаешь, мы построим тебе дом такой же, как у всех. А когда окончится война, сама решишь, остаться тебе в ауле или нет… Я давно молю бога взять в жертву мою жизнь и пощадить молодых, ушедших на войну. Но он не милостив ко мне…

Всю ночь Мария не сомкнула глаз, вязала без отдыха, а под утро кинулась к кровати, на которой умер брат, обхватила подушку и зарыдала.

Наплакавшись, взялась перестилать постель и нашла под матрацем знакомый с детства истертый кожаный кошелек матери. Снова заплакала глухо, в подушку.

Очнулась, когда во дворе уже совсем рассветало. Разжала онемевшую руку, и на пол упал кошелек. Сердце подсказало ей открыть его. Марийка подняла кошелек, и словно к ней прикоснулись теплые руки матери.

Собравшись с духом, открыла и нашла в нем записку:

«Милая сестра, прости своего Никиту, если он обидел тебя когда-нибудь. Не сумел я дать тебе счастья. Немец, проклятый душегуб, помешал, исковеркал нашу тихую жизнь. А много ли надо было нам? Вот что, сестра моя, в кошельке монета. Этот царский червонец перешел к матери от нашего деда. Сохрани его, как память… Прощай, моя Марийка. Твой брат».

Тут силы оставили ее, и она опрокинулась навзничь.

Неизвестно, сколько она была без сознания. Когда пришел Тасо, то застал ее на полу.

В тот же день бригадир и Дунетхан отвезли Марию в больницу, а перед тем, как вернуться в аул, зашли к Барбукаеву.

Секретарь внимательно перечитал письмо Никиты сестре, взволнованно заходил по кабинету.

— Сколько трагедий…

Секретарь позвонил в больницу и справился о Марии. Ему ответили, что ее отправили в город, но на выздоровление надежд почти никаких.

Барбукаев повесил трубку.

— Враг разметал людей по земле, исковеркал сотни, тысячи жизней.

Тасо вспомнил утреннюю сводку и сразу почувствовал испарину на лбу, провел по нему рукой:

— Понять не могу… Враг продвигается вперед.

Барбукаев сложил руки на груди.