Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Заместитель начальника штаба привел к нам на позиции шестнадцать человек солдат.

— Принимайте пополнение, — сказал он. — С сегодняшнего дня они на довольствии.

— Мне это мало. Надо минимум двадцать восемь человек, чтобы полностью укомплектовать расчеты.

— Принимайте, сколько есть.

Он ушел. Я оглядел новобранцев, прочитал их фамилии по списку, который мне передал заместитель начальника штаба.

Спросил у двоих:

— Вы, как мне кажется, были на фронте, да?

— Так точно.

Я обрадовался тому, что угадал в них фронтовиков. Они были на войне, потом их ранило, лежали в госпитале и вот после излечения попали к нам в полк. Все остальные — новички. Пороха еще не нюхали. Все голубоглазые и какие-то непоседливые, нетерпеливые. Удивило меня и то, что новичков этих совсем не пугает огонь немецкой артиллерии. А мины и снаряды ведь то и дело рвутся вокруг них.

— Вы разумеете, куда прибыли, ребята?

— Разумеем, — в один голос ответили они. — На фронт.

— А что вы еще разумеете?

— А то, что нам воевать с врагом.

— И умирать, — холодно добавил я.

— Все отдадим за Родину!.. — сказали новобранцы. — Мы пришли защищать ее.

— И только?

— Нет. Еще и врага разгромить окончательно.

— Не так легко его разгромить, — сказал я. — Это требует лишений и жертв. Но я вижу, что вы готовы к этому. Курите?

Все курят. Я угостил их махоркой из моих запасов и сказал, что первым делом неплохо бы что-нибудь спеть. Они не удивились. И никто не спросил: а что, если немец услышит? Услышит — и пусть себе слышит. Что ж нам теперь, и не петь из-за него? Мы и так уж давно не пели.

Новички затянули песню, с завистью поглядывая на нас — фронтовиков. Эти ребята завидуют нам! А чему завидуют? Тому, что мы уже бывалые воины, а они только первый день здесь? Или тому, что смерть всегда ходит рядом с нами, что мы гибнем и остаемся лежать без могил?..

Я распределил ребят по расчетам. Хорошо, теперь, по крайней мере, каждый миномет обслуживают три человека.

Один из двух наших новичков, бывших уже раньше на фронте, защищал Брест.

— Как удалось оттуда выбраться? — спросил я его.

— Бывают на свете чудеса, — улыбнулся он.

Брест первым принял на себя всю тяжесть удара гитлеровской Германии и героически противостоял врагу, показал Европе, что можно одолеть «несокрушимые» немецкие армии…

Раз в три дня мы выпускаем наш «Боевой листок» — рукописный (какой уж получается). В очередном номере я начертал крупными буквами: «Товарищи солдаты и офицеры, с нами вместе воюет герой Бреста — Василий Алексеев. Честь ему и слава!» Прочитав листок, Василий зашел ко мне.

— Зачем вы назвали меня героем? — огорченно спросил он. — Какое уж там геройство, если Брест все же пал и в конце концов оказался в руках врага?

— Да, — согласился я, — но там сражались герои…

Спустя несколько дней я доложил о Василии Алексееве командиру полка и попросил представить его к награждению орденом как защитника Бреста.

Командир полка одобрил мое предложение.

Блиндаж мой восстановлен.

Ребята прозвали Василия — Василием Брестским. И это, я вижу, нравится ему. Он ведь первым из нас на собственной шкуре познал зверство гитлеровских войск.

— Это было на рассвете двадцать второго июня, — рассказывает по моей просьбе солдатам подразделения Василий Брестский. — В первый же день войны Германия бросила против нас сто восемьдесят одну дивизию и восемнадцать бригад. Это в общей сложности пять с половиной миллионов солдат, четыре тысячи танков, пять тысяч боевых самолетов, пятьдесят тысяч орудий. Страсть какая силища!

Я смотрю на Василия и думаю: самый страшный наш день в этой войне — двадцать второе июня сорок первого года. С тех пор прошло три года, и противник уже познал силу наших ударов, но двадцать второе июня останется в нашей памяти как самый черный день. Василий в тот день был в Бресте и грудью встретил врага. А я был дома и узнал о войне спустя четыре часа после ее начала.

Не будь того дня, и не пришлось бы пропадать в этих болотах, и не думал бы я каждый день, кого из нас будут хоронить завтра. Не будь того дня, я, может, уже был бы женат на Маро, и сейчас не проливали бы слез в тревоге за меня ни она, ни моя мать.

Не будь того дня… Но день тот должен был быть — летний, солнечный. Как звено в цепи времени. День этот должен был быть, но не днем начала столь страшной войны.

Василий рассказывает о том первом кровавом рассвете, о том черном дне.