Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

Я заспешил на звук гаубиц Гопина. Впереди перебирал ногами ошалелый, растерянный немец.

В нос мне вдруг ударил запах дыма, я узнал позиции Филиппова.

— Помогите, эй!..

Едва показался Иван, спирт снова ожег мне нутро, и меня начало рвать.

…Спал я мертвецким сном. Не помню, когда проснулся, только вдруг увидел испуганное лицо Ивана.

— Долго я спал?

— Целых два дня, — сердито бросил Иван.

— «Язык» мой жив?

— Он-то жив… А ты вот больше никогда не получишь у меня спирту! В помойку вылью, а тебе не дам!..

Оправдываться не приходится. Досадно до слез. Хоть бы Шуру повидать. Ведь я чуть с позором не сгинул…

Сегодня двадцать восьмое июня. Ровно полгода, как мне двадцать. В записях моих хмель.

Голова моя сама собой клонится книзу. Немецкий разведчик летит почти на бреющем, того и гляди, коснется верхушек деревьев. Он появился неожиданно, и пока я пришел в себя, пока дал по нему пулеметную очередь, его и след простыл.

Откуда ни возьмись, на горизонте вдруг показался дирижабль.

По всему видно, что гитлеровцы готовятся к наступлению. А у нас все еще нет надежной переправы через реку.

Только по ночам на лодках нам доставляют боеприпасы и немного продуктов. Одна из лодок к тому же недавно затонула. Спасает лишь то, что немцы не могут пустить на нас танки. Между нами болото. А в весеннюю распутицу здесь еще кое-где и образовались небольшие озера.

Из штаба дивизии приехал какой-то полковник. Высокий, пожилой человек с буденновскими усами. Как у старого кавалериста, у него на боку сабля и на сапогах шпоры. Приехал он со своим личным поваром, у которого смешная фамилия — Голопуз. Полковник, видать, из породы людей жизнелюбивых, весельчак.

— Ну, ребятки, как думаете, дадим фрицу в морду или в зад?

— И в то, и в другое можно.

— А Голопуз мой предпочитает один способ: под зад коленом…

Противник повел наступление. Что ж, теперь мы в своей стихии. Все огневые точки противника известны мне до мельчайших подробностей.

Три дня подряд противник предпринимает атаки, и мы успешно отбиваемся.

Три дня мы не получаем продуктов. Полковник сердится на Голопуза:

— С голоду помираю, раздобудь что-нибудь пожрать!

Голопуз выполз из блиндажа. До вечера его не было.

Ну, думаем, убит. Ан нет. К вечеру вернулся. На диво всем извлек из мешка свежей конины. Мы так и ахнули.

— Откуда?!

— С нейтральной полосы. Там лошадь фрицевская как скаженная носилась. Ее на глазах у меня убило. Еще народ собрался. Разделили по совести. Вот все, что мне досталось…

Он развел костер тут же в блиндаже и зажарил свою добычу. Полковник радовался, точно дитя:

— Я своего Голопуза не обменял бы даже на фельдмаршала Гудериана!

Жареное мясо мы поделили между всеми поровну и досыта наелись. Полковник все нахваливал:

— То-то же, мой Голопуз — чудо! Ублажил свою паству!..

А через полчаса у бедного полковника началось такое урчание в животе, что он не знал, куда ему деться, — снаружи эдакое творится, только высуни нос — убьет.

— Будь ты неладен, Голопуз!..

Снаряды падают на блиндаж, земля сыплется нам на головы, глохнем от грохота.

Стрельба поутихла. Я бросился к Ивану Филиппову. Может, хоть там узнаю что-нибудь о Шуре?

Добежал… и остолбенел. Мина упала прямо в воронку, откуда он управлял боем. У меня на миг глаза сами собой закрылись. Друг мой!.. Да что же это такое?!

Вместе с двумя солдатами мы кое-как собрали его останки в мою шинель и похоронили.

Снова я хороню. А меня похоронят?..

Мы отбили атаки противника.

Вот и передохнем. Восемь дней вели ожесточенные бои, но ни пяди земли не уступили врагу. Однако людей полегло много. Каждый третий воин полка убит.

И это не удивительно в такой схватке. Из головы у меня не идет Иван Филиппов. Едва закрою глаза, а он уж передо мной во весь свой рост.

Я-то пока живу.

Решил написать письмо родителям Ивана. Они уже, конечно, получили извещение о смерти сына на специальном бланке, где все заранее напечатано и остается только вписать имя, фамилию павшего да еще кое-какие подробности. Интересно, где такие бланки печатают? Кто набирает эти слова? Наверно, девушки. И, конечно, плачут, когда набирают, хоть имен в них и нет…

И я написал письмо:

«Дорогие отец и мать, родители Ивана Филиппова, здравствуйте. Я молю вас, не плачьте, когда будете читать это письмо. Во-первых, потому, что это уже ничему не поможет, а во-вторых, мне не хотелось бы добавлять боли вам, родителям моего хорошего друга. Вы, верно, уже получили печальное известие о гибели вашего сына и наплакались — больше некуда. Не надо плакать, дорогие отец и мать. Обо мне отец не заплачет, коли придет черная весть. Не сможет заплакать, потому что его уже нет в живых. Несколько лет, как нет.