Надежда Чертова - Утренний свет

Она отодвинула тарелку, так и не тронув жаркого. Катерина уже справилась со своим блюдом и аккуратно собирала корочкой хлеба полуостывший соус.

— Ешь, — строго велела она Зое, — блинов не подадут.

Зоя послушно разрезала печенку, набила полный рот и, кое-как прожевав, спросила Катерину, которая почему-то отмалчивалась:

— А что, разве не над чем думать?

— Ты бы Степаниде это все сказала, — пробормотала Катерина.

— Что? — не поняла Зоя.

Но Катерина промолчала, и тогда девочка выложила, должно быть, самое заветное, самое неоспоримое из того, что приготовила для тети Катеньки:

— Вам-то орден дали, наверное, за то, что вы работаете не «просто так»?

Катерина вдруг поперхнулась и, вместо того чтобы покраснеть, вдруг побелела. И глаз не сумела поднять.

«Да знаешь ли ты, как орден мне достался? — хотелось закричать ей. — Дали, да еще не получила… И может, не получу!»

Но она сдержалась и только сказала:

— Пошли. Засиделись.

И уже на пороге столовой добавила:

— Может, и дело ты надумала… Не знаю, сама не пробовала. Разве только в те вот годы. Ну, да ведь когда это было, ты еще и на свет не родилась.

Катерина засмеялась, и смех у нее получился коротенький и странный: в нем словно боль прозвенела.

А в понедельник, когда все трое — клепальщицы и их ученица — явились в цех на дневную смену, Катерина, услав Зою к «комсомолам», наскоро пересказала Степаниде субботний разговор.

От себя она прибавила с невеселым, можно даже сказать, вымученным смешком, что де не обломалась еще девчонка и, наверное, чужие слова повторяет или, может, с книжек сняла. Вот и Пахомов то же говорил.

И даже упрекнул ее, Катерину, Пахомов, что считает она труд греховной обузой, проклятием человеку от бога. Отсюда, дескать, и старание у сектантов холодное. И любят они в труде только себя, только о своем спасении думают.

Как тогда она оскорбилась! Да может ли себя любить верующая тварь Христова, дни и ночи отрекающаяся от плоти своей и от земных услад?

Оскорбилась, отбросила от себя, как клевету отбрасывают, и забыла. Но вдруг ребячьи уста Зои повторили те же почти слова… Как же это понять?

Выслушав сбивчивый рассказ Катерины, Степанида рассудительно сказала:

— Удивительного нет. Не одна Зоя так-то думает. Хотя бы и с чужого голосу говорит, а дела это не меняет. Я такого же мнения: работать — так уж работать: и руками и головой.

Катерина вздохнула, отвела глаза.

— Не веришь, — пробурчала Степанида. — Постой. А ты ведь слышала насчет четырех солдат, которые на барже плавали?

— Слышала.

— Ну? Сорок девять дней и сорок девять ночей гибели ждали…

— В святом писании потоп описывается, — вставила Катерина монотонным, «святым» голосом. — Там тоже сорок дней и сорок ночей…

— Потоп тот еще был или нет, — возразила Степанида, распаляясь. — А тут не сказка, тут быль. И что, ты думаешь, парнишки делали? Надеялись и работали…

— Как это? — несколько вяло спросила Катерина.

— А так. Самую тяжелую работу работали, — решительно повторила Степанида. — Ведь просто выжить на той барже — и то труд великий. А они еще и службу несли… Кто же видел их там, кто им приказывал? Только ихняя совесть приказывала. А ты — потоп. Понятно тебе?

Она подождала, что ответит подруга, но та безмолвствовала: похоже, на все пуговички застегнулась.

— Эх, Катерина! — сокрушенно пробубнила Степанида. И, почти уже не веря, что сумеет хоть чем-то задеть, расшевелить подругу, спросила: — А про депо Москва-Сортировочная в газетах писали… Поди, тоже не знаешь?

И в двух словах, накоротке, Степанида рассказала о первой бригаде коммунистического труда.

— Видать, такое движение начнется, — прибавила она. — Наши клепальщики уж поговаривают.

— Наши? — громко переспросила Катерина, и в больших глазах ее словно тень прошла. — Ну, тогда мне сказать придется — верующая я.

Степанида только головой качнула, не то в подтверждение, не то в осуждение.

Опять предстояла одинокая ночь, — Катерина вдруг забоялась тягостной тишины в доме и возбужденных своих мыслей. Если б нынче было собрание, она бы пошла в молитвенный дом. Но собрание — завтра. Как раз и работает она с утра, вечер, значит, свободен. «Пойду», — вслух сказала себе Катерина. И еще раз повторила: «Пойду», потому что уже понимала: не пойдет она, не пойдет в молитвенный дом!

Словно бы глыба вставала перед ней, преграждая дорогу туда.

Там, наверное, уже заметили ее нерадивость, — это быстро замечают. Стало быть, не миновать ей расспросов. А может и так случиться, что призовут к ответу. Катерина слабо усмехнулась: нет, она не из трусливых, ответить готова.