Николай Алфеев - Белые пятна

Они осторожно двинулись к динамитке.

На месте будки зияла глубокая круглая воронка, на поляне виднелись расщепленные опаленные венцы, шагах в тринадцати от воронки валялся каркас крыши. На траве, раскинув руки, лежал вахтер, рядом валялся карабин. Виктор склонился над вахтером, оглушенным и потерявшим сознание.

Взрывная волна разметала выступавшую над землей землянку вахтеров, полузасыпала перевернутые нары. Из-под обломков доносился стон.

Жорка и Курбатов, раскидав доски, вынесли второго вахтера. Курбатов разыскал карабин и патронташ.

— Все ясно. Поезжай, Николай Сергеевич, — сказал Тушольский.

Пряхин тут же уехал.

— Эй, Курба, Разума! Наша знай. Ходи сюда! — раздался крик Вани-китайца. Он стоял на окраине поляны у зарослей и махал им рукой.

— Ну, мы пошли, товарищ управляющий. Никуда он от нас не денется, приведем тепленьким, — сказал Курбатов.

— Жора, распоряжайся тут за меня, — сказал Виктор и, вскинув на плечо карабин вахтера, побежал за Курбатовым.

Наперерез им скакал Петренко.

— Куда вы без хлеба-то?! — кричал он, придерживая у луки седла большой рюкзак.

Алешка живо спрыгнул с коня.

— Витя, Коля, возьмите меня с собой в погоню! Не могу, понимаешь, сердце горит, — хрипло бросал он и водил по лицам товарищей отчаянным взглядом.

Но Виктор отрицательно покачал головой и подхватил рюкзак с продуктами.

— Не берете? Эх, трын-трава, Гапка-крива! — вздохнул Алешка и низко опустил голову.

Вернувшись в табор, Алешка привязал коня у палатки Ганина, уселся на траву подле палатки и машинально стал перебирать струны попавшейся ему под руку балалайки. Лицо его было грустно. Мысленно он был с товарищами, которые пошли в погоню за врагом. Душа его изливалась в песне.

Из палатки управляющего появился Мосалев. Шурфовщики окружили его.

— Этот… язви его… ну этот Шевцов-геолог гробит и Андрюшку и Витьку, — взволнованно выпалил Костя.

— Как это гробит? За что?

— Так. Проглядели, мол, диверсанта. Ганина — вон из партии, Витьку — вон из прорабов и под суд, в тюрьму.

— Совесть-то у этого геолога есть? Слышь, голова!

— Кошки ее съели, совесть-то!

— Пошли, товарищи, к управляющему, надо в самом деле разложить петушки к петушкам, раковые шейки — к раковым шейкам… — Петренко решительно шагнул к палатке.

— Ступай, Алешка, ступай. Ждут там тебя.

— Федя! Акатов! Костя, да неужто и ты? Эх!..

Петренко сорвал и швырнул оземь кепку. Дронов молча поднял кепку, отряхнул и напялил ее на Алешкину голову.

— Не пыли, голова. Пойдем, ребята, послушаем: дело всем кровное, — как всегда спокойно и рассудительно заявил Дронов.

Один за другим разведчики вошли в палатку. Кто тут же сел на утрамбованный пол, кто остался стоять, кто примостился на краешек походной койки.

— Вы просто группируете факты против меня и прораба, — говорил раскрасневшийся Ганин. — И забываете, о чем вы же вчера рассуждали, товарищ Шевцов. Когда на гольце Лукьянов признался, что он сорвал поиски на Медвежьем, вы сказали: «Вот мужественное признание». А нам что было делать? Лукьянов — умный враг, — горячо говорил Ганин.

— Хорошо. Где это письмо? — спросил Шевцов. Он сидел за столом Лукьянова, на виду у всех.

— Какое?

— Копия письма для партбюро, о котором вы говорили.

— У меня нет копии, я копии не снимал, — смущенно признался Ганин.

— Не мешает иногда оставлять у себя копии, — сердито бросил Пряхин.

Ребята шептались, завозились. Смелая речь Ганина им понравилась, да и в голосе Пряхина они почувствовали иную интонацию — не ту, что звучала в раздраженном голосе Шевцова.

— Нельзя так, с басу-то… полегче надо, а то оглушишь, — вставил свое спокойное слово Федор Дронов. — Виктор Степанович и Андрей Федорович не жалели спин своих на нашем деле-то. Они нас и тут к делу приспособили, и на Медвежий тянули. Да не пускал начальник-то.

— Конечно так! — раздались голоса.

— А предложение Мосалева вон как мариновали.

— За что людей казнить хотите? Не дадим!

Петренко злыми глазами поблескивал на главного геолога:

— Судить? Ишь чего удумали! Да таких ребят, как Ганин и Разумов, даже девки редко родят.

— Неумных врагов нет, — заговорил Тушольский, когда высказались все. — Легко было бы с ними бороться, с неумными-то. Стало быть, надо утроить нашу бдительность. Что касается Разумова и Ганина, то они, конечно, останутся в экспедиции. Судить их мы не будем. Помочь им надо, товарищ Шевцов, а не карать. И много ли раз за лето мы приезжали в экспедицию?