Юрий Колесников - Земля обетованная...

Хаим почувствовал, как кровь прилила к его лицу, словно ему влепили пощечину. Сдерживая себя, чтобы не сказать резкость, он молча подошел к окну, улыбнулся Ойе, нежно взял ее за руку.

Смех мгновенно оборвался. Лицо Цили покрылось пунцовыми пятнами, глаза зло заискрились. К Ойе подошла и фельдшерица, погладила ее по голове. А когда Хаим, не произнеся ни слова, вышел во двор и увел девушку от окна, тетя Бетя сказала:

— Не надо смеяться над несчастной… Бог все видит! Она тоже человек…

Раввин сделал вид, что-не придал значения поступку Хаима.

— Любовь к кому — к этой нищей? Она ухаживала за ним, стирала ему белье, вот он на минутку и пожалел ее… — проговорил раввин. — Так что из этого?

Бен-Цион Хагера, когда это было в его интересах, говорил одно, а думал и делал другое…

Уже на следующий день он вызвал в синагогу фельдшерицу.

— Вы, тетя Бетя, принимали у моей покойной жены Цилечку, — начал он издалека. — Потом, не приведи господь подобное в моем доме, вы ее выходили от скарлатины…

Фельдшерица молча кивнула головой и глубоко вздохнула. Она растрогалась.

— Знаю, вы любите Цилечку. Поэтому-то и прошу вас помочь ей составить партию…

— Вы считаете, реббе, — удивилась старушка, — что я могу быть и свахой?

— Почему бы и нет? — с не меньшим удивлением в голосе спросил Бен-Цион. — Разве это не делает вам честь?

— Я не об этом, реббе… Вы, конечно, имеете в виду Хаима?

— Разумеется!

— Что ж, реббе, если вы считаете… Можно, конечно, попробовать.

В пятницу перед заходом солнца к тете Бете зашла старшая дочь Бен-Циона, Лэйя.

— Я пришла пригласить вас к нам завтра на обед, — сказала она.

— Что это вдруг? — спросила фельдшерица.

— Вы спрашиваете, что это вдруг? А я знаю? Просто так… Слыхала, будто холуц должен скоро уехать… Но вы лучше спросите, что у нас сегодня делалось?!

— А что такое?

— Очень просто: Циля была весь день на кухне… Вы уже можете себе представить, что там творилось! Стоял такой крик, такой, шум, такое делалось, что не знаю, как это я еще не сошла с ума!

— А что? — допытывалась фельдшерица. — Что все-таки случилось?!

— Что случилось?.. Цилька, дай ей бог здоровья, решила сама, вы же понимаете, одна, без меня приготовить фаршированную рыбу! Ну, ну… Можно подумать, небо раскололось пополам! — воскликнула девушка, подняв обе руки вверх. — Вы бы посмотрели, тетя Бетя, что делалось! Повсюду валялись кишки и жабры, летела чешуя и брызгала кровь, падали куски рыбы на пол и гремели кастрюли, звенели сковородки и пригорал лук, черный перец попал всем в нос, и мы уже чихали так, что аж до самых слез… А эта немая прыгала туда и сюда, поверьте мне, быстрее чем дикая коза в миллион раз! И в конце концов что вы думаете? — Лэйя не без удовольствия рассмеялась. — Цилька порезала палец. Ну, ну… Уж весело было, что до сих пор у меня в ушах звенит! Одним словом, Цилька на кухне!

Фельдшерица слушала внимательно, делая вид, будто не то удивлена, не то возмущена всем происходящим, потом с той же наивной наигранностью, спросила:

— Кому же она вдруг захотела угодить своей стряпней? Уж не холуцу ли?

— Вы спрашиваете?! Будто я знаю?! Слыхала, что он собирается уезжать… А если нет, то мне бы хотелось ошибиться, но у него, кажется, что-то есть с немой…

Фельдшерица сделала еще более удивленное лицо, однако промолчала.

— Вот так! — продолжала Лэйя. — Она немая-немая, а он вроде бы тифозный, и вот так… Но сегодня ночью, кажется, гречанку от нас заберут. Так я слыхала. Только это пусть останется между нами, слышите, тетя Бетя?!

Фельдшерица укоризненно глянула поверх очков на Лэйю.

— А что? Ты думаешь, я побегу им рассказывать? О чем говорить?!

И дочь раввина продолжала:

— Кажется, ее отдают Стефаносу… Куда же еще? Но мне они не говорят. Я, видите ли, убогая, я не умная, я им во всем враг! И мое место у плиты… Что ж делать, если у меня нет счастья?! Наверное, так суждено. А гречанку таки жалко, вы думаете, нет? Очень! И мне теперь будет еще хуже. Разве я не понимаю? Всю работу и в доме, и по двору уже свалят на мою голову… Вы же понимаете, тетя Бетя, какой помощи я могу ожидать от Цильки? Ну, ну… Уж будет мне весело, не спрашивайте!

Фельдшерица, грустно покачивая головой, слушала Лэйю. «Ну и реббе! — думала она. — Он таки опутает этого бедного парня так, что тот забудет, откуда родом! И, чего доброго, еще посадит ему на шею свою Цилечку без всякого приданого… Этакую, прости господи, дуру».

Дочь Бен-Циона прервала мысли фельдшерицы: