Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

— Давай шпарь, Миша!

— Дядь Миш, жми.

Но вот, держа в каждой руке по бутылке с кефиром, от буфета отходит приземистый, в солдатской гимнастерке и солдатских шароварах, заправленных в носки. Спортивные тапочки подвязаны шнурками.

Взбултыхивает кефир, выдавливает пальцем зеленую фольгу, срывает ее и бросает на пол. И тотчас из горлышка ползет, как бродящие дрожжи, белая пузырчатая масса.

— Газированный! — провозглашает парень. — Газированный кефир столетней давности, кушайте, товарищи трудящиеся, на доброе здоровье.

Он говорит, ни к кому особо не обращаясь, но жаждая всеобщего сочувствия, и, как ни странно, его слышат в разноголосом шуме: когда затевается скандал, это всегда слышат.

Парень оглядывается, примериваясь, кому бы высказать негодование, и двигается было снова к буфету, но тотчас поворачивает, идет прямо на Батыева. Пенистая масса ползет через край бутылки, выплескивается ошметками на пол, на спортивные тапочки.

— Товарищ начальник, — говорит парень, останавливаясь напротив, горлышки бутылок нацелены вперед, пенистая масса лезет и лезет. Шум стихает окончательно, будто выключили радиоприемник. — Видали, товарищ начальник? Видали, чем рабочего человека потчуют, гады?

— А ну, — говорит Батыев повелительно, — давай сюда.

Берет раскупоренную бутылку, запрокидывает кверху донышком, почти в одно мгновение выпивает остатки кефира, потряхивая бутылку, чтобы поскорее опорожнялась. Шарит в кармане. Извлекает монеты, протягивает парню, говорит:

— Ерунда. Хватит болтать. На то и кефир, чтобы быть кислым.

Тот молчит озадаченно, потом выдавливает фольгу на второй бутылке и кричит с надрывинкой:

— А ну, кто хочет попробовать? Кислятиной кормят?!

— Я сказал: продукт доброкачественный, — отрезает Батыев. — Еще скажешь слово — увольняю с работы. Ясно?

— Спасибо, — говорит парень тихо и отчетливо. — Моя фамилия Чистяков. Из бригады проходчиков. От Локтионова. Увольняйте, товарищ начальник, спасибо вам большое.

Демонстративно принимается пить кефир. Батыев молчит — одно мгновение, не больше. Он, кажется, не ожидал такой реакции. Но только мгновение молчит Батыев.

— Явишься в контору, — говорит он.

— Есть! — отвечает парень с насмешкой. Батыев становится в очередь. Его норовят пропустить вперед, но он лишь подергивает плечом. Снова поднимается шум.

Приближаемся к окошку. Буфетчик Бжалава давно увидел, конечно, Батыева, но делает вид, что это его не касается: швыряет жетоны, кидает спичечные коробки. Кто-то возвращает ему коробок.

— Ай, какой гордый, скажи пожалуйста! — говорит Бжалава и взамен выгребает чуть не горсть серебряных монет. — Бери, пожалуйста, если такой гордый!

Вот и наша очередь.

— Гуляш, — говорит Батыев. — Компот.

— Печенка, — говорит Бжалава.

— Гуляш, — повторяет Батыев. — Кончится завтрак, зайдешь в контору... Сукин сын, — добавляет он тихо.

И снова — перед «амбразурой» нам пытаются уступить очередь. Батыев непреклонен. Он терпеливо ждет. Очередь молчит.

Понятно, почему Бжалава настаивал, чтоб не брали гуляш: костей больше, чем мяса. Народу поубавилось, сидим в уголке, Батыев старательно жует и молчит, но по лицу я вижу: действительно кому-то предстоит «разгон». Это понимают и другие, на Батыева посматривают со всех сторон, Батыев замечает, конечно, эти взгляды и ест гуляш так, словно ему подали в первоклассном ресторане фирменное блюдо.

Выходим вместе.

— Прохиндей, — говорит Батыев. Это звучит неожиданно как похвала, и не очень ясно, к кому относится эпитет: к Бжалаве ли, к повару, или к тому, в солдатской одежде, парню. — Я им покажу небо с овчинку, — обещает Батыев. Похоже, несколько демонстративно, «на публику», в данном случае «на прессу». Но я начинаю привыкать к его некоторой нарочитости.

— Вы в контору? — спрашивает Батыев.

— Нет, пожалуй, — говорю я. — Хочу на месторождение. Знакомиться с обстановкой надо.

— Пойдемте, я велю Перелыгину выделить машину, — говорит Батыев, слегка подчеркивая «велю».

— Спасибо, — отвечаю я. — Тут ведь, кажется, недалеко? Пешком доберусь.

— Зачем тогда пешком, — говорит Батыев. — Попутных полно.

Чувствуется, что он рад моему отказу. Причина ясна: Батыеву не хочется, чтобы я присутствовал при его «разгоне». И мне тоже не хочется присутствовать: не люблю, когда при мне кого-то распекают. Всегда испытываю неловкость и даже некоторое ощущение собственной виноватости, будто и мне учиняют нагоняй.