Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

Небось уже собрались, ждут руководящих указаний. А что, если выдать новость с ходу? Вот будет! Станут расширять светлые очи, балдеть и плакаться. Штабелями полягут все до единого — и Залужный, и Грибанов, и супружеская пара, и Файка Никельшпоре, и сама Энергия Михайловна. Разве только Платошка промолчит по неразумию да Гаврилка. И еще — Пак. Он флегматик. Никогда не поймешь, что думает. Плохо, когда люди молчат и неизвестно что думают.

У чистой камералки снова помедлил. Меня подмывало. Но я приказал себе молчать о главном. Решил: буду выдержанным. Отделаюсь легким трёпом. Трепаться не хотелось. Однако следует протянуть до вечера, пораскинуть мозгами.

— Встать, смирно, — говорит Левка Грибанов, техник, и обвивает ногами подпорки табурета.

— Ну и как? — спрашивает Темка Залужный, старший геолог партии.

— Вольно, сам рядовой, — говорю Левке. — Да так уж вот, — отвечаю Темке.

— Что было? — это Игорь Пак.

— Как всегда. Усиленно доказывали друг другу, что земля вертится. В самом деле, вертится, подлая, — говорю я. — И еще Дип вразумлял: план — это закон, график работ — закон, его приказ — тоже закон. Прямо пленум Верховного суда, не планерка. Ну, чего торчите, в поле пора.

— Ждали ценнейших указаний, — сообщает Залужный. — Воодушевились, можно ехать.

— Умница, — поощряю я. — Не зря выдвинули старшим геологом.

Думаю с опозданием: этого как раз говорить и не следовало — при Алиеве. Рустам же не виноват. Просто характера не хватило. Хватит ли у меня характера? Поглядываю на Рустама: может, не слыхал? По лицу Алиева ничего не понять, сидит, поигрывает карандашом.

— Конечно, умница, — соглашается Темка. — Под твоим чутким руководством...

Снова звучит как намек. Ни к чему. Алиев сейчас обидится. И Римма тоже. Вот, уже надула губки.

— Жмите, геологи, — издаю директиву. — Вас ждут бескрайние просторы пустыни.

— На которые не ступала нога советского человека, — добавляет Грибанов и тянет планшет. — А у меня сегодня по личному плану — камералить.

— Всем в поле, — подчеркиваю я.

— Начальство разгневано, — говорит Левка полувопросительно. Дождаться разъяснений ему не удается. — Подчиняюсь грубой силе, — говорит Левка и еще ждет. Но я выдерживаю и не отменяю распоряжения.

— Между прочим, писатель приехал, — говорю я, чтобы разрядить атмосферу.

— Шолохов? — интересуется Рустам, наконец он подает голос, и я отчего-то радуюсь этому.

— Лев Толстой, — информирую я. — А может, кто другой. Не запомнил. Знаю, что классик.

— А, — говорит Темка Залужный. — Приехал познавать жизнь во всем ее многообразии.

— Вроде, — говорю я. — И еще — Дип осуществил со мной задушевную беседу.

— На предмет?— спрашивает Залужный, я прикусываю язык: чуть не болтнул. Темка спрашивает несколько настороженно. Выдала моя интонация, что ли?

Стараюсь быть беспечным, даю задний ход:

— Да так. Оскорблял бога и заодно меня. Как водится.

— Понятно, — говорит Игорь Пак. — Поехали.

— На любимую работу, — добавляет Залужный.

— Запасы остроумия исчерпаны? — спрашиваю я. — Брысь тогда по местам. Труба зовет: солдаты, в поход.

— А ты? — уныло спрашивает Грибанов, ему до смерти неохота сегодня в поле. Нет, пусть отправляется, иначе затеет душевные разговоры, а я хочу побыть один. Девчата не в счет, они будут камералить.

— Начальству не задают вопросов, юноша, — объясняю Грибанову. — Задавать вопросы — прерогатива самого начальства.

— Никогда в жизни я так быстро не умнел, — говорит Грибанов. — Все понятно. У Марка Дымента лирический запой, — поясняет он в пространство.

— Хватит, — говорю. — Словесные турниры по вечерам.

Разбирают, кому что положено. Платошка тащит мензулу, Алиев — кипрегель, Пак надевает сумку, Грибанов и Файка идут налегке. Грибанов посматривает на меня: может, смилостивлюсь? Не клянчь — не выйдет.

В камералке остаемся: я, техники-картографы Римма Алиева и Энергия Михайловна Денежко, проще — Нера.

— Марик, ты что сегодня... этакий? — спрашивает Нера, откидывая косу за плечо.

— Дядя шутил, — говорю жизнерадостно.

— Дядя слишком часто и много шутит, — говорит Римма и поджимает губы. — Начальнику партии следовало бы иногда и всерьез.

Потаенный — да и не слишком, впрочем, потаенный— смысл реплики ясен.

— Коленки прикрой, — советую я. — Увидел бы Рустам.

— Видел, — отвечает Римма. — И не то еще видел.

— Гуд бай, — говорю я и выхожу на крыльцо.

Дверь полуоткрыта, я стою, закуриваю. Доносится: