Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Не-е-когда. Детям подарок с получки несу, — не узнал он Виктора.

Я так хохотал, наблюдая, как отец, выбирая поглубже лужи, волок селедку, что Ведрин обиделся.

— Ну, чего ржешь? — больно шлепнул он меня по носу. — Зато он добрый, никогда нас не обижает! А работает как?..

Я понял Виктора и только поэтому не дал ему сдачи.

Учился Виктор хорошо, но слыл «сорвиголовой». Правда, все его проделки не переходили в зло.

После выпускного вечера, распив припасенное на этот случай вино, целой ватагой мы отправились «лындать» по улицам поселка. Силы нам было девать некуда, а душа жаждала подвига. Забаву мы нашли в том, что вырывали со столбами частные лавочки, которые стояли под двором у каждого, и складывали их в кучу на видном месте, во дворе самой сварливой бабы — Боризихи.

Таская лавочки во двор Борзихи, мы покатывались со смеху, представляя, что будет, когда утром женщины пойдут на базар и увидят свои лавочки.

Перетаскав лавочки и насмеявшись вдоволь, мы продолжили свой путь. Навстречу нам, пошатываясь, шел какой-то человек.

— Ребята, давай его разденем, а завтра вернем одежду!

Я не понял, кто предложил эту шутку, но среди ребят она вызвала бурное одобрение. Все кинулись ловить человека, тот, почуяв недоброе, бросился наутек. Вскоре его настигли, сгребли и стали стаскивать одежду. В этот момент вмешался Ведрин, он с такой злобой стал расшвыривать ребят, что те опомнились и отпустили человека, а на другой день только и было в поселке разговору о банде грабителей.

Доведи мы шутку до конца, вряд ли удалось бы нам оправдаться перед милицией. К счастью, и человек оказался приезжим, с перепугу он не запомнил наши лица. С тех пор мы стали относиться к Ведрину, как к старшему.

В поселке говорили о нем, как о человеке, который сам вышел в люди.

— Не знаю, Максим, — говорил мне Виктор, — все мои братья подались, как и батя, на шахту, а меня тянет в село. Люблю, когда пахнет землей, свежей соломой, нравится мне чистое деревенское утро, широкие поля, трели жаворонков. А есть ли почетнее профессия, чем профессия хлебороба. Жаль, что бабка умерла, теперь и поехать в деревню не к кому. А зимой как хорошо. За окном метель, мороз трескучий, а ты сидишь у комелька и наблюдаешь сквозь щели заслонки, как пляшет вихрастое пламя...

Случалось, Виктор целыми днями пропадал в степи, поэтому я не удивился, когда узнал, что он поступил в сельскохозяйственный институт.

По тому, как здесь, в Знаменке, ко мне относились жители, можно было судить, каким уважением пользуется у них Ведрин. А Чикиринда при каждой встрече расписывала мне достоинства друга: «Он, Вихтор-то, надысь, такую пшеницу вырастил, что фуфайку бросишь на нее, и лежит та фуфайка, как на припечке — колосья не прогнутся. А почему? Да до Вихтора-то удобрения ляжали кучами, а как разбросают, дык все поля лищаями покроются. Зярно-то даже птица не клевала, так от няго мылом разило... Учен парень, хозя-ин! Тольти чтой-то он с девчатами не корогодится? Ты бы взбодрил яго, ды в клуб, али на ферму к девкам загузынились бы...» Я сказал Чигиринде, что Виктор не какой-то вертихвост, у него девушка еще в институте учится.

Мой довод вызвал неожиданную у бабки реакцию: «Да ты что это, с ума спятил?! Дак она уведё его из нашего колхоза. Из-за энтой девицы мы такого агронома потеряем!..»

Кое-как с трудом мне удалось успокоить бабку, сказав ей, что девица непременно сама приедет к Виктору. Чигиринда малость поостыла, но от своего не отступилась, она стала меня уговаривать: «Ты знай, что для нас лучше будет, если он нашенскую девку засватает. По приезду яму Надюха нравилась. Видная девка, ладная станом, умна, а хозяйственна — не приведи господь!.. Чтой-то случилось между ними, охолонул он к ней. Дак ты похваливай девку-то. Она ведь соседка ваша — всегда на виду».

Чтобы окончательно меня задобрить, еще в бытность Савелия Фомича сунула нам к обеду Чикиринда пол-литра водки.

Савелий Фомич, обнаружив бутылку, стал выговаривать старухе. Делал это он украдкой от меня, но я стоял под ветер и все слышал: «Ты что это, Чикиринда, обалдела, ум повысох? Виктор Мокеевич не пьё, а Максим друг его. Что ж, ён разве позарится на ету отраву? Смотри, Чикиринда, Виктору Мокеевичу сообщу, ён углей тебе каленых за воротник всыпет!..

Больше Чикиринда не покупала водку.

С Виктором мы встречались поздно, перекинемся несколькими фразами за ужином — и спать на сеновал. И ему и мне вставать приходилось до восхода солнца. Не успеешь как следует сомкнуть глаза, а уже начинают зоревать голосистые певни. Первым нарушал дремотную тишину рассвета осиротевший петух Савелия Фомича. Может быть, и до отъезда пастуха пел он первым, ведь по должности его хозяин обязан просыпаться раньше всех — этого не знаю. Я тогда не обращал внимания на то, чей петух зорюет первый, а вот несколько дней назад проснулся по звонку будильника, чтобы накормить Заливая дома, потому что в поле из моих рук ничего съестного кобель не брал. Во дворе Савелия Фомича я услышал звонкий, переливчатый голос петуха, который с тех пор запомнился и сквозь сон первым доходил до моего сознания.