Владимир Федосеенко - Вихри на перекрёстках

— Если бы знал, не стал бы спрашивать.

— Я долго воевал здесь до вас, был ранен, лечился в госпитале.

— А-а, так ты Бойкач, один из лучших подрывни­ков? Сергеев только что рассказывал о тебе.

И Саблин хлопнул парня по плечу, оглядывая с голо­вы до ног. Видно, оценивал Володю, но не как боевого товарища, а как соперника. Володя почувствовал это.

Деревяко незаметно ушел,

— Ты куда собираешься? — спросил примирительно Саблин.— Давай посидим, расскажешь, как там, за ли­нией фронта.

— Тогда лучше в тенек. У вас теперь новые порядки: на солнце сидеть нельзя.

— Дисциплина, товарищ, нужна во всем,— много­значительно заметил Саблин.

— У партизана должна быть собственная, большая внутренняя дисциплина. Партизан в военное время — человек, который может одновременно быть и прокуро­ром, и следователем, и адвокатом, и исполнителем вы­несенного им же самим приговора. Нет статута, дающего партизану готовый рецепт на каждый случай жизни. Партизан должен сам хорошо ориентироваться в любых обстоятельствах и принимать правильные решения. В госпитале на эти темы было много разговоров. Так рассуждали мудрые, опытные командиры, и я с ними со­гласен.

— Ладно, не будем об этом. Садись. Лучше скажи, товарищ, чем ты хочешь теперь заниматься?

— Не понимаю вашего вопроса. Как это — чем? Тем, чем и прежде: диверсиями.

— Сергеев об этом говорил, но по дороге я подумал, что не совсем ладно получится с Миколой. Придется освобождать его от обязанностей командира.

— Почему? Разве нам не нужны другие диверсион­ные группы? Мне известно, что вы, как знаток подрыв­ного дела, решили готовить диверсантов.

— Но Сергеев подчеркнул, что ты хочешь именно в свою группу,— Саблин хитро глянул в глаза Володе.— Хотя... теперь тебе все равно.

— Почему?

— Девчат там больше нет.

— А я возьму.

— Знаешь, я считаю, что пока тебе лучше побыть в разведке. У нас разведчиков мало, да и те без опыта. Си­дим, как кроты, и где что делается, не знаем.

— Скажите, пожалуйста, за что такая немилость? Разведчиком я войну начинал, а потом изучил диверси­онное дело и считаю его более ценным и важным. Ведь подрывник одновременно и разведчик.

— Ты на меня не обижайся. Поживешь, пригля­дишься к ребятам, и тогда организуем тебе группу.

— Я не обижаюсь, но заявляю, что вернулся вое­вать. И приглядываться мне ни к чему: отлично знаю бо­лее половины людей.

— Ты, небось, голоден? Сейчас прикажу поджарить печеночки. Мне малость привезли.

Они вместе направились к кухне. «Что значит новый командир! Все стало по-иному. Печеночки... Хочешь быть на переднем рубеже, а он мешает. Или я его не по­нимаю, или он не понимает ни дьявола»,— думал Во­лодя.

Саблин был выше его ростом, кудрявый, светло-ру­сые волосы спадают на виски, нос прямой, с горбинкой, губы плотно сжаты. Все это придавало его лицу суро­вую мужественность. Только небольшие карие глаза из-под припухших век глядели затаенно-хитро и словно сверлили собеседника.

Прошло несколько дней, а Саблин и не собирался создавать для Володи диверсионную группу. Почему — неизвестно. Возможно, потому, что Бойкач — не его вос­питанник. Все больше мрачнея, Володя ожидал, когда вернется диверсионная группа Миколы и настанет вре­мя сходить в штаб бригады.

Саблин тем временем готовил операцию, которую должна была осуществить рота. Заключалась она в том, чтобы взорвать котлован на железной дороге. Этой опе­рации Саблин придавал огромное значение. Он собрал всех командиров, уселся с ними за столик, развернул карту и говорил, говорил, но только сам. Командир отделения разведки Воробейчик, давний знакомый Володи, тоже присутствовал на совещании.

— Что вы решили? — спросил Володя, когда тот вы­шел от Саблина.

— Видно, брат, что военный человек. Каждому опре­делил место в бою, указал, кто будет с ним на связи, кто в прикрытии.

— Значит, и он пойдет?

— А как же!

— У того котлована ночью сидят три немца с пуле­метом, днем его охраняют два путевых обходчика. Я, например, не действовал бы так, как командир, но что я... Если небольшой котлован ценен не меньше, чем эшелон, я с двумя хлопцами взорвал бы его днем. Снять из бесшумки обходчиков, подложить мину, и готово. А пойдет вся рота, немцы откроют огонь вслепую, и мо­гут быть жертвы. Бездарность! — плюнул Володя.

— Ты лучше об этом никому не говори. Узнает, живьем съест.

— А я и ему могу сказать. Сергееву не такое гово­рил.

— Не все такие, как наш комиссар. Он — душа!