Владимир Федосеенко - После смерча

— Что вы ей такого сказали?

— Ничего особенного, во всяком случае, в любви ей не признавался.

— Я подумала, если признаетесь, об этом завтра все будут знать и посмеиваться над вами. Лиля из Брянска, отец ее в больших чинах ходит. Она в инсти­туте лучше всех одевается.

Роман подумал о своих родных, о том, в каком они сейчас положении, о себе — ведь, кроме этой флотской формы да солдатского обмундирования, выданного еще в госпитале, у него ничего нет. Правда, в штабе парти­занского движения он получил пальто, но и в нем мы­ши отгрызли полу. Пальто укоротили, но подшитая из остатков материала пола при ходьбе била по ногам, зло топорщилась, словно подчеркивая, что никакого отно­шения к этому пальто не имеет. Вот и все его богатство. Как живет Надя, Роман не знал. Догадывался, что не­важно, потому что говорила о Лиле с какой-то девичьей завистью. Да и как ее не понять! Ведь та на каждый ве­чер является в новом платье, а Надя в одном и том же. Зато это голубое, прелестное в своей скромной простоте платье так ей к лицу.

Танцы окончились. Надя с Романом шли по темной, усеянной руинами улице, им казалось, что счастливее их нет никого на свете. Где-то в тишине неожиданно пропел горластый петух. Роман вспомнил о своей де­ревне, где уже давно не поют петухи, где продолжают рваться фашистские снаряды, где гибнут люди, обры­ваются сердца с их несбывшимися надеждами, с их жаждой к любви и жизни.

И Роману, и Наде не хочется расставаться, хотя они уже и договорились о предстоящем свидании. Но пора идти по домам. Роман хотел было поцеловать Надю, но она слегка отстранилась, и он, только коснувшись гу­бами ее щеки, тихо прошептал: "До свидания".

V

Ночью в некоторых местах города фашистские са­молеты снова смешали землю со снегом, перемололи кирпич разрушенных домов. Попала бомба и в лагерь немецких военнопленных, который размещался рядом со зданием речного техникума. С одной стороны зда­ния техникума все стекла из окон были выбиты, при­шлось забивать их где кусками жести, а где вставлять новые стекла. Роман только приставил лестницу к сте­не, как вдруг увидел, что с крыши соседнего с технику­мом дома прыгнул на тополь, росший за проволочной оградой, немец и быстро полез вверх, к самой вер­шине.

— Данила Гаврилович, смотрите, смотрите! — крикнул Роман директору техникума.

Данила Гаврилович в звании капитана первого ран­га воевал на Черноморском флоте и после тяжелого ра­нения был комиссован. Теперь в техникуме он препода­вал английский язык, хорошо знал и немецкий. Он крикнул пленному:

— Ты куда полез, убьют!

Пленный, услышав родную речь, удивленно посмот­рел вниз и неестественно громко расхохотался.

— О, мне показалось, что это кричит мой отец. Мне будет хорошо, мне уже все равно.

Немец сидел в развилине ветвей и, словно пойман­ный и прикованный к дереву коршун, беспомощно вер­тел головой.

— Слезай, твой отец ждет твоего возвращения домой,— снова обратился к пленному Данила Гаври­лович.

— Хватит! Хватит! Нас всех ждут дома, а сколь­ких сегодня разорвала бомба. Гитлер, слышишь, нету от тебя спасения! Зачем ты нам дал эту бляху: "С нами бог".— Немец вытащил из кармана ремень и начал им вертеть над головой.— Гитлер! Ты слышишь?! Ты слы­шишь нас?! Мы не воюем, и ты хочешь нас убить. Бог, спаси нас, если ты с нами. Мы верили в фюрера и в те­бя. Теперь остался только ты, возьми меня к себе...

Немец утих, повертел головой, посмотрел в утреннее небо и начал закручивать ремень вокруг ветки, сделал петлю, просунул голову и бросился вниз. Громко звяк­нула о битый кирпич пряжка ремня, за нею, цепляясь за сучья, грохнулся на землю фашистский солдат. Рухнул на кучу кирпича по ту сторону колючей прово­локи. Все произошло в считанные мгновения, но кто-то успел сообщить часовому, сидевшему в будке у ворот. Полуживого немца унесли за проволоку.

— Данила Гаврилович,— обратился Роман к дирек­тору,— фриц, видно, свихнулся?

— Похоже, разнесло их своей же бомбой, вот и не выдержали нервишки. Моральные слепцы, поверившие в геббельсовскую пропаганду! А теперь вся вера на­смарку — и тупик. Помню, в сорок первом взйли мы в плен солдата, так он чуть ли не на коленях умолял, что­бы его расстреляли, потому что он, видите ли, изменил своему фюреру. В бою перетрусил, наши матросы и взяли его живьем. И вот теперь то же самое, только с обращением к господу богу.

— А мне жаль его. Когда вы крикнули, ему пока­залось, что это отец зовет его, от смерти спасает. В пар­тизанах говорили, что я был хорошим воином, награж­дали, но врага, который поднимал вверх руки, я не убивал. Иногда, правда, оторопь брала, когда оставался с пленным один на один, но боязнь эта никогда не толкала на крайний шаг — убить его.