Кузьма Чорный - Третье поколение

— Ладно! Прощай...

Михал вышел из барака. Солнце стояло высоко. Вре­менами его заслоняли клочья плывущих облаков, и на несколько минут становилось сумрачно. Он направился к лесу — в ту сторону, откуда доносился запах реки. Быстро миновав территорию строительства, он дошел до речки и дальше — берегом, туда, где виднелся ряд до­мов. По дороге он закинул горшок в воду. Уже раньше он разузнал, где живет Слава, где Зося, у кого они бывают и где их можно найти в выходной день.

Он дошел до домика, в котором жили Нестерович и Ирина. Подошел со стороны реки. Это была задняя сте­на дома. Сюда выходило одно только окошко — малень­кое, видать, кухонное. Оно было плотно прикрыто, и за ним никакого движения не замечалось. У другой стены было отгорожено место для цветов. Здесь росла высо­кая трава, красовалось несколько круглых клумб, стоя­ли два недавно посаженных молодых клена. Окна, выходившие на эту сторону, были раскрыты, оттуда доносилось много голосов. Это остановило Творицкого. Он нерешительно вошел в сени, думая, не уйти ли обратно и вернуться сюда попозже, в более благоприятное вре­мя. Но вдруг он услыхал голос Славы. Он узнал его и задержался. Голос, правда, стал ровнее, взрослее, но это был все тот же голос его дочери, его ребенка. Ми­хал стоял в сенях, смотрел на закрытые двери и боялся, что кто-нибудь может войти и увидеть его.

Перед собственным своим ребенком, таким люби­мым, стоял он, как вор, которого не допускают к доро­гим вещам. Можно сказать, что он начал сознавать свое положение, весь смысл этой минуты, подготовляв­шейся годами и прежним его поведением. Мысль его была совершенно ясна. «Я сам виноват во всем, — ду­мал он, — Зося всегда была права! Я сам смотрел на мир сквозь то стекло, которое меняет краски мира, и рад был, что мой ребенок учится глядеть на мир так же». В таком направлении шла его мысль. Очень ясно представлялось ему, что стоит он тут, как побитая собака.

Он стоял довольно долго — минут десять. Никто не входил и не выходил. Но вот со двора прибежало двое детей. Он подозвал старшего мальчика и попросил его привести сюда Славу. Слава вышла одна. Михал уви­дел сильно выросшую девочку. На ней было бархатное платьице и легкие туфельки. Ясный взгляд напоминал Зосю. В глазах девочки светилось недоумение — кто это такой? По лицу, по всей фигурке девочки видно было, что живется ей радостно и весело, что она здо­рова и ничего не знает ни о житейских невзгодах, ни о страшных путях сиротства.

Минут через сорок после того момента, когда все дела, начиная с самого пастушества у Скуратовича и кончая нынешним днем, дошли до своего кульминацион­ного пункта и, можно сказать, катастрофического за­вершения, Михал Творицкий очень четко сформулиро­вал свое ощущение и сознание того, что Славе хорошо, что она не знает тягот жизни. Думал он сейчас и о себе.

— Ты меня знаешь, Слава? — спросил он.

Она молчала и думала. Вспоминала. Похоже было, что сейчас узнает.

— Кто это с тобой в доме?

— Гости. Мама сегодня вечером уезжает. Она поедет учиться, а мы все будем ее провожать.

— А ты как же?

— Мама посмотрит. Или заберет меня к себе, или я тут буду.

— А с кем же ты здесь будешь?

— Со всеми. Тут же все! И Ирина тут.

В эту минуту отворились двери, и вышла Ирина.

— Славочка, ты почему ушла? — спросила она, но, увидав, что с девочкой говорит незнакомый человек, вернулась в дом. Она, очевидно, сказала об этом Зосе, потому что вскоре та вышла в сени.

Увидав Михала Творицкого, Зося удивленно оста­новилась у дверей и не сказала ни слова. Он заволно­вался, молча достал из кармана какие-то бумаги и про­тянул ей. Зося посмотрела. Это были свидетельства об ударной работе, справки о квалификации. Она не знала, что делать с этими бумагами и что говорить. И стояла молча, держа бумаги в руках. Он заговорил:

— Зося, я тут буду работать. Мне уже немного оста­лось. Я хотел сказать тебе... Я для Славы...

Уже в эту минуту он почувствовал, что все это дело не имеет никакого смысла, что все его старания, мысли и мечты были ни к чему. И тем не менее он не мог не сказать того, что давно собирался сказать:

— Я для Славы... Она еще маленькая... Каждый... Ну, не каждый... но могут ее обидеть... Для ее счастья... Чтоб у нее опора в жизни была...

Он начал доставать из карманов завязанные в тря­пицы золотые монеты.

— Что это? — спросила Зося.

Вопрос и самый голос ее отрезвили его. Он посмо­трел на стол, на который положил узелки, и, словно оправдываясь, сказал: