Кузьма Чорный: Третье поколение

— Я всегда здесь прячу свои удочки. Люблю иной раз прийти сюда и посидеть у речки.

Творицкий ничего не ответил. Портной закинул удочки и примостился над самой водой. Прошло немно­го времени, и рыба стала клевать. Портной увлекся своим занятием. На Творицкого он глянул только то­гда, когда тот вырвал тростинку и, отламывая от нее кусочки, стал кидать в воду. «Пускай себе отойдет чело­век, успокоится», — подумал портной. «Скорей бы завт­рашний день — и на работу!» — думал Творицкий.

Размышляя, медленно пошел он по тропинке обрат­но, то и дело останавливаясь, разглядывая цветки, пень­ки, срывая вершинки осоки, откусывая их и выплевы­вая. Портной присматривал то за своими поплавками, то за Творицким — куда он пойдет. А тот остановился, минут десять постоял на тропинке, о чем-то думая, по­том побрел дальше.

Время шло. Солнце спускалось ниже. Михал дошел до «чертова ока» и заглянул в черную воду. Двигался он так медленно и тихо, что шагов его не слыхать было. К тому же тропинка торфяная, зыбкая и мягкая, скра­дывала шум шагов. Творицкий стал подниматься на холмик. Ольшаник и ельник стояли зеленой стеной. Вы­делялся высокий куст, разросшийся вокруг спиленной юльхи. Из-за куста хорошо было видно речку. Он рос шагах в десяти от того места, где болотная тропинка круто поднималась на холм и начинала виться меж ку­стов. Когда Михал ступил на твердую почву холма, шаги его стали гулкими. Черпакевич услыхал, что кто-то идет. Он сидел здесь с утра. Проследив за тем, как Тво­рицкий умылся на реке, а потом ушел отсюда, Черпаке­вич и Наумысник немного успокоились. Правда, На­умысник все еще тревожился, он даже готов был отдать Черпакевичу все бумаги, лишь бы сегодня же вечером уйти отсюда навсегда. Черпакевич заявил, что так оно и будет. Путаными тропинками, где больше кустов, На­умысник пошел домой, чтобы переждать до вечера, а там к Черпакевичу и — марш! Черпакевич все время просидел здесь, под этим кустом. Он был здешним рабо­чим, таким его все знали, вернее сказать, никому и ни­когда этот незаметный человек в глаза не бросался. Он сидел спокойно. До вечера оставалось не так много вре­мени, а завтра тут встанут на работу уже без него.

Услыхав шаги, он приподнял голову, узнал того са­мого, который утром мылся на реке. На лице его отра­зилась тревога. Прятаться или убегать было поздно. Он мог надеяться только на то, что его не узнают. На всякий случай Черпакевич решил принять меры предо­сторожности: он повернулся набок, прикрыл рукой лицо, ни дать ни взять — спит человек, здешний рабочий, даже одетый не в пиджак, а в синюю спецовку.

Михал Творицкий остановился. Он уже успел уви­деть лицо этого человека, когда тот ложился. И в пер­вую же минуту был уверен, что узнал его. Затем — еще одно. В детстве, когда он пас коров у Скуратовича, одна корова отбилась от стада и забрела в лес. Михал долго искал ее, а когда нашел, стало уже темнеть. Толика Скуратовича послали узнать, что случилось...

— Ты что коров так долго не гонишь? — закричал он на пастушонка.

— Корова было затерялась, искал ее! — ответил тот.

Толик Скуратович видел, что Михалка, погоняя ко­рову, припадает на ногу и даже стонет от боли.

— Ты что это так ходишь?

— Когда искал корову, бежал по лесу и в заросшую яму попал. Наверное, ногу свихнул... Очень больно.

— Я тебе сейчас голову свихну!

— Зато корову нашел, — хныкал пастушонок.

— А как ты думал? Ты терять будешь, а другие за тебя искать станут?

— А на другой ноге я кожу ободрал.

По ноге действительно текла кровь. Пастушонок, ко­выляя через силу, подошел к хозяйскому сыну и, пере­пуганный, заплакал.

— Ты чего?

— Больно. Ходить не могу.

Он и в самом деле ходить не мог. Попробовал пры­гать на одной ноге, но упал, стиснув зубы. Лежал и молчал от боли. Скуратович решил, что ему полегчало.

— Ну, иди! — сказал он.

Но Михалка даже не поднялся,

— Ну, вставай!

Пастушонок покачал головой.

— Ты пойдешь или нет?

— Немного полежу, больно...

Тогда Скуратович рванул мальчика за руку, взвалил его со злостью к себе на плечо, головой назад, и понес, придерживая одну его ногу, чтоб не запачкаться кровью.

— Болит! Больно! — застонал пастушонок.

Он был прижат к плечу своего хозяина. На шее у Толика росли бородавки и проходила тонкая, но очень отчетливая белая черта, вроде шрама. Это навсегда осталось в памяти.

— Я пойду, пойду! — проговорил пастушонок.

Скуратович, мало думая о том, что это — живое су­щество, бросил мальчика наземь и погнал коров. Ми­халка пролежал несколько минут, а потом поднялся и заковылял к дому.