Кузьма Чорный: Третье поколение

Теперь Михала Творицкого и человек пятьдесят его товарищей прислали сюда на работу. Уже приближался к концу срок отбывания наказания — добросовестный труд ежедневно сокращал этот срок на несколько дней. На прежнем месте работа была закончена, и, перед тем как явиться на новую, ему дали отпуск. С дрожью в сердце Михал направился туда, где стояла его хата. Он не тешил себя иллюзиями и знал, что нелегко будет установить добрые отношения с Зосей, хотя сейчас он этого хотел. Его тянуло к ребенку, для которого он что-то берег и готовил. Он надеялся также, что забота о дочери поможет, так сказать, перекинуть мост от него к Зосе («В конце концов его действия причинили вред только врагу! А как он заботится о ребенке!»)

И вот он явился туда, где жил раньше. На месте старых дорог он увидел вспаханное поле и новые доро­ги, проложенные там, где их прежде не было, увидел новые постройки и, озираясь, дошел до своей хаты. Был вечер. В хате горела лампа. Он заглянул в окно, думая увидеть Славу. Но в хате оказались совершенно незна­комые лица. Люди сидели за столом, и какая-то женщи­на подавала ужин. Двое детей (одна девочка такого же возраста, как Слава) кричали женщине:

— Мама, давай нам первым!

Михал Творицкий отошел от окна. Из сеней вышел человек. Михал обратился к нему:

— Творицкая здесь живет?

— Нет, — ответил человек, — она тут раньше жила, а теперь уехала под Две Хаты, работает на строительстве электростанции.

— А тут кто живет?

— Я живу. Я здешний колхозный кузнец. Раньше работал в том колхозе, за лесом, а теперь сюда пере­шел, тут кузнеца не было. А там остался мой сын. А вы кто такой будете?

— У меня тут к Творицкой дело. Я из-под города.

— Э-э, человек, тут уж позабыли о Творицких... Дав­но это было... Ну что ж, братец, заходи, переночуешь, обратно не пойдешь на ночь глядя.

Творицкий вошел в хату, увидал настланный новый пол и отгороженную досками боковушку.

— Тесно! — сказал хозяин. — Живем как в закутке. Ну и строили же раньше хаты!

Творицкий поужинал и попросил, чтоб его положили спать где-нибудь на гумне, если там хоть немного со­ломы есть. Хозяин отвел его на гумно и пожелал спо­койной ночи. Творицкий никак не мог уснуть. Над воро­тами была широкая щель, сквозь которую виднелось звездное небо. Вот столб, который он сам когда-то об­тесывал и ставил. Возле этого столба стояла Зося, ко­гда он запустил в нее топором и рассек ей плечо.

Михал пролежал часа два. Кругом было тихо. Все, видно, уже спали. Он встал, зажег спичку. На току уви­дел несколько тонких досок — длинных и коротких. Ми­хал погасил спичку, нашел самую короткую дощечку и подошел к стене. Там он нащупал угол, а в углу — кучу соломенной трухи. «Та самая, наверное, труха, ко­торую я накидал». Он разгреб ее и нащупал небольшой камень, который одной только стороной доходил до по­верхности земли. «Все на месте, никто не трогал». Дол­го возиться не пришлось. Все нашлось сразу. Впотьмах несколько раз копнул дощечкой. Здесь был сырой песок, и копать было легко. Камень, служивший указателем, он тут же вынул. Под руками оказался плотно прикры­тый жестью и обвязанный проволокой горшок. Михал вытащил его наверх, землю снова засыпал, положил на место камень, сравнял и сверху накидал соломенной трухи. Горшок он спрятал к себе в узел. Все привел в порядок, ничего не забыл. Даже обтер соломой дощечку, которой копал землю, чтобы никто ничего не заметил. Потом снова лег на солому и проспал часа три.

Теперь он успокоился. Перестало тревожить то, что тревожило долгие годы подряд, чуть ли не с самого детства. Однако он и не заметил, как в его отношении ко всему этому делу появилось что-то новое. К предвку­шению возможности осчастливить и раз навсегда убе­речь от всяческих невзгод Славу, отгородить ее от зло­козненных намерений людей прибавилась потребность покончить со всем этим, сбыть с рук и очиститься от всяких следов прошлого.

На рассвете Михал распрощался с хозяином и вы­шел на дорогу, стараясь, чтобы его не увидели и не узнали знакомые. Он никого не боялся, но хотелось по­скорее уйти отсюда. Хорошо и свободно почувствовал он себя на строительстве. Тут ничего его не связывало. Сейчас, в бараке, побрившись и переодевшись в чистое, он спрятался от товарища за койку, нагнулся и неза­метно переложил из горшка в несколько тряпочек золо­тые монеты, завязал их и рассовал по карманам. Потом выпрямился, усмехнулся, завернул горшок в газеты и взял его под мышку.

— Ну, я пошел! — сказал он товарищу.