Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Значит, приедешь, Сапаш? Будем ждать. Давно я собирался отдать честь активистам аила, они ведь аксакалы. Да все время такое тревожное, смутное. Откладывал, а самому стыдно… Смотри, приезжай обязательно!

Сапарбай после встречи с Муратом, не задерживаясь, поехал домой. Маленький Аким сидел в своей постельке, пил из чашечки айран. Он ласково улыбнулся навстречу отцу. Мальчик очень похудел после болезни. Нежное лицо его стало бледным, а черные глаза — огромными, блестящими. Губы Акима были вымазаны в айране. И весь он был сейчас такой родной, близкий, что у Сапарбая сердце сжалось от любви и жалости к сыну. Немного стыдясь матери, он подсел к сыну, взял его на руки, поцеловал:

— Родной ты мой сынок!

— Ишь как хорошо! — обрадовалась Бермет. — Хватит тебе отлучаться из дому, лучше поласкай сына!

Сапарбай долго забавлял мальчика: пил с ним из одной чашечки айран, носил его на шее, обнимал и прижимал к груди. К вечеру он стал собираться. Оделся, взял берданку и поехал в Верхний аил. По пути ему встретился Омер, который сегодня целый день искал своего мерина, но так и не нашел. Ехал Омер на пегой кобыле Чакибаша. Видно, он ездил вплоть до болота в дальнем ущелье, потому что кобыла была вымазана в болотной грязи почти по брюхо. Омер очень был опечален:

— Так и не нашелся мой конь. Эх, не конь был, а чудо! Теперь никогда не добыть мне такого коня, Сапаш!

— Может, найдется еще. Скотина — дело такое, забредет куда-нибудь, вот и ищи. На выпасах кругом просмотрели? — сказал Сапарбай вслух, а сам подумал: «Верно, Саадат увел коня! Жаль, пропал тогда конь!»

Омер, все еще питая надежду, проговорил невесело:

— Может, встретится тебе где? Ты посматривай, Сапаш! — и сам отправился искать дальше.

Сапарбай поездил еще по аилу по своим делам, а вечером приехал во двор Мурата.

Озлобленный, оторванный от людей, Саадат томился от безделья. В эту ночь он до самого рассвета не смыкал ресниц, не отрываясь смотрел на темные макушки сосен и на звезды в небе. Природа, казалось, тоже томилась: ни единого дуновения ветра, ни шороха, ни звука — безмолвная тишина стояла в горах. Даже не летали, как обычно, бесшумно совы. Все это тоже раздражало Саадата.

Опершись на винтовку и опустив голову, недвижно сидел он на корточках. Если взглянуть на него сзади, то в темноте можно было принять его за мертвое корневище пня, вывороченного из земли. Он сейчас забыл обо всем на свете и сам не знал, почему по лицу его катились слезы.

Бледное зарево занималось на востоке. Вскоре в лесу стало светать. Саадат, вспомнив о чем-то, встал и, опираясь на винтовку, пошел вверх по склону. «Заберусь на гребень, хоть гляну издали на аил, а то от тоски подохнуть можно», — думал он, взбираясь на гору. Выше к гребню сосняк поредел, пошел мелкий кустарник, а дальше простиралось открытое пространство. Здесь Саадат поостерегся идти в открытую, он шел, инстинктивно укрываясь, по краю кустарника и, изменив направление, пошел в сторону большого камня, расколотого надвое. Видимо, здесь он хотел укрыться. Вдруг сверху под чьими-то ногами зашуршала осыпь. Саадат схватился за винтовку.

— Саадат! Это ты, мой дорогой? — окликнул его Касеин, спускающийся вниз, подоткнув за пояс полы шубы. Он шел, опираясь вместо палки на ружье. — Наконец-то нашел я тебя, Саадат мой!

Саадат от радости выронил винтовку.

— Это вы, Касеке? Откуда вы?

Они крепко обнялись.

— Вот как пришлось свидеться: в своих горах сами же скрываемся, как беглецы!

Касеин похлопал Саадата по плечу горячей ладонью:

— А что же делать… Приходится бежать, если жизнь вынуждает!

— Нет, я не желаю смиряться с этим! Я сын достойного отца. Эти горы, эта земля принадлежали моим отцам и дедам, здесь выпасался наш скот. Эти голодранцы, которые выгнали меня из аила, были бы моими рабами. А теперь они хозяева земли, воды, скота. Я не позволю им… Я буду резать, убивать каждого попавшегося мне в руки. Теперь меня ничто не остановит.

Касеина самого терзали такие же мстительные мысли, но он все же стал успокаивать Саадата:

— Не надо так горевать, дорогой. Сколько бы мы ни гневались, как бы нам с тобой ни обидно было, а на народ руку поднимать не следует. О другом надо думать: мы теперь беглецы, нас теперь называют басмачами. Хоть и безвинны — все равно виноваты. А раз так, надо искать спасения. Я тебя со вчерашнего дня ищу, облазил все горы. Всю ночь не спал, бродил по лесу. К рассвету присел отдохнуть на горе, смотрю, кто-то вышел из леса. Оказывается, это ты… Слава богу, теперь я не один…