Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Эти слова Саадата передал Мурату прошлой ночью Заманбек. Весь день Мурат ходил понурый, работа валилась из рук, он почти ничего не сделал за день, но устал смертельно. Вечером он лег и сразу уснул тяжелым, мучительным сном.

Сейчас Мурат подошел к Курману и со страхом спросил его:

— Так это ты, Курман? Что случилось, что не спишь по ночам? О аллах, что за жизнь началась, ночи спокойно не поспишь.

— Да не нойте, я с Саадатом разговаривал.

— Да ну его, Саадата, и других вместе с ним.

— Ну-у, не к чему это. Я разговаривал с ним с глазу на глаз. Твой младший брат бежал из подвала не затем, чтобы спасти свою шкуру, а чтобы защитить своих близких, таких, как ты. Я в этом убедился сегодня. Он говорит, что свою голову всегда унесет, а его цель — не дать нас в обиду обнаглевшим активистам.

— Как это он может сделать, если сам не лучше вора, в бегах да в горах? — мрачно буркнул Мурат.

Курман примолк, вслушиваясь в приглушенный рокот реки внизу, и потом сказал:

— Ну, в общем, я передаю тебе то, что говорил твой младший брат. Слушай: он сказал, если ты думаешь остаться хозяином своего дома и добра, нажитого праведным трудом, то, если уж не хочешь присоединиться к нему, войди хоть в доверие к активистам, иначе тебе самому будет худо. Пусть, говорит, не пожалеет одного ягненка. Пусть он пригласит к себе Сапарбая и Шарше. Может быть, ему удастся этим отделаться от налога. Но это еще не все. Он не должен, говорит, заботиться только о себе. Пусть подумает и о других близких родичах, которым приходится сейчас туго от активистов. Но если и тогда голодранцы не оставят народ в покое, то, говорит, разговор будет с ними другой. Ничто их не спасет, говорит, от моей кары, убью одного, другого, а сам подамся за перевал. Но и тогда уйду не один, поведу за собой всех, кто за меня. Вот так говорил Саадат.

Мурат со страхом промолвил:

— Тогда, выходит, что народ пострадает, а?

— Ну вот в том-то и дело. А он беспокоится о народе. Поэтому он предлагает, чтобы ты умаслил активистов, может, тогда они подобреют и оставят всех нас в покое.

Мурат ничего не сказал. Но, видя, что он и не отказывается, Курман проговорил таким тоном, будто все уже было решено:

— Значит, все. Думать долго нечего. Я тоже сперва был против этого, но ничего другого сейчас не придумаешь. Твой младший брат сказал: если, говорит, он считает меня братом, то пусть выполнит мой наказ. Значит, я ему передам, что все будет сделано?

Мурат не знал, как ему быть: не видел он, где тут правда, где нет, не знал, что ждет его впереди, и поэтому вынужден был молча согласиться. Он встал и понуро побрел домой. Курман сел на коня, пустил его рысью. Ехал так один средь ночи и вдруг вспомнил свое детство. Давно-давно это было. Тогда они еще бегали босоногими и играли всегда вместе: Саадат, Сапарбай и он, Курман. Вместе собирали по холмам цветы, гоняли бабочек, боролись, возились, случалось дрались. И позже, когда чуть подросли, они оставались близкими друзьями. Бывало, если повздорят из-за альчиков Саадат с Сапарбаем, то Саадат ругал не только его, но обзывал заодно и Курмана, и Осмона, и других:

— Вы грязные рабы, сыновья Курамы! Захочу вот, убью одного из вас и отвечать не буду: кто посмеет из вас вступиться? Какие отцы, такие и вы…

Особенно врезался в его память тот случай, когда однажды вместе с Сапарбаем уселись они на сапарбаевского бычка и пасли ягнят, как встретили Саадата, едущего на лошади со своими друзьями. Они охотились с ястребком за воробьями. Саадат крепко отхлестал их тогда камчой.

Лошадь Курмана перешла на шаг, он бросил поводья на гриву, продолжая вспоминать ушедшее, давнее детство. Да, Сапарбай, пожалуй, был самым близким его другом. Так же, как неразлучные ягнята-двойни сосут, отталкивая друг друга, один сосок, так и они были неразлучны, ели из одной чашки и, может быть, тоже беззлобно отталкивали друг друга. Позже, когда наступила юность, они оставались верными друзьями. И даже тогда, когда Курман, не выдержав тяжкой жизни у Бердибая, задурил, забуянил, начал пить и беспутствовать, первым протянул ему руку Сапарбай. Он первый по-человечески разделил его горе и помог разумным советом. Да и потом, кроме добра, ничего худого от Сапарбая Курман не видел. Так за что же теперь он помышляет о его убийстве? И даже если не сам он убьет, так уже помогает убийцам. От таких мыслей Курману стало не по себе. Раскаянье охватило его: «А ведь этот подлый Саадат, пожалуй, еще мне прикажет зарезать его! Да хотя бы не я, а кто другой будет убивать, как я буду смотреть на это?» Дрожь пробрала Курмана от головы до ног, и он сам не заметил, как глаза его наполнились слезами. «Нет, не поднимется моя рука, нет, не хочу я этого!» — пробормотал он в отчаянии.