Василий Ажаев - Предисловие к жизни

— Что ж тут смешного? Ты очень хорошо вдруг сказала… у меня даже в горле защемило.

— Тебе ни за что не догадаться, кого я видела во сне!

Муся все-таки не удержалась от насмешки:

— Да уж, наверное, Петр Иванович тебе приснился, наш симпатичный доктор в белом халате, — захохотала она.

Как и следовало ожидать, Женя обиделась. Губы задрожали, она готова была заплакать. Муся обняла подругу, поцеловала ее сначала в одну, потом в другую щеку.

— Прости меня, — с раскаянием попросила она. — И расскажи про сон, мне очень это интересно. Кто тебе приснился? Кто-нибудь из наших ребят?

— Федя приснился, твой брат, — едва слышно сказала Женя и отвела глаза. Лицо ее вмиг запылало.

Муся удивилась:

— Федька? Почему Федька? И почему ты так заволновалась? — Она ахнула, догадавшись: — Значит, ты…

— Я его с седьмого класса еще полюбила, — призналась Женя. — В школу ходила из-за него, как на праздник, даже в экзаменационные дни. Учиться старалась так, чтобы он мной гордился. И всегда чувствовала, что и я ему не безразлична, понимала все по его взглядам. Тебе смешно, да?

— Совсем не смешно. Просто непостижимо: у вас с Федькой была, оказывается, любовь, а я не знала.

— Никто и не мог знать, даже ты. Я сама твердо не знала: любит он или не любит, всегда сомневалась. И он не мог знать: люблю его или нет. Мы ни разу об этом не говорили. Вот ты опять усмехаешься! — огорчилась Женя.

— Да ты не обращай внимания. Мне трудно представить себе, что Федька может влюбиться. Федька — грубиян, заводила, враг девчонок и всяких телячьих нежностей.

— Ну уж и грубиян! — возразила Женя.

— Конечно, конечно, тебе-то он не грубил! — согласилась Муся и подвинулась поближе. — Я тебя перебила.

— Каникулы были для меня мукой, я не могла дождаться, когда они кончатся. Думала: увижу его и скажу самые ласковые, самые красивые слова, пусть поймет, наконец, что без него не могу жить. И знаешь, я уверена, что и Федя также томился, когда разлучались, и мучительно ждал встречи. А встретившись — молчали, говорили о разных пустяках или ссорились.

Женя помолчала. Подруга покусывала губы, сдерживая улыбку.

— Такая любовь называется враждебной, — сказала она. — По-моему, любовь должна быть другой: любишь — раскройся, не хитри.

— На словах и я знаю, какая должна быть любовь, — поморщилась Женя. — Одно — понимать, другое — как поступить, как руководить своими поступками. Ты рассуждаешь хорошо, а с Сережей Соколовым, с лихим лейтенантом, и у тебя не больно складно получается.

— Оставь Сергея в покое! — крикнула Муся, она не переносила даже упоминания о Сереже.

Женя поглядела на нее и вздохнула.

— Ну-ну, продолжай, — сказала Муся, быстро справившись с раздражением, вызванным репликой подруги.

— Мы встречались и после школы, правда, редко, — снова заговорила Женя. — Какого-нибудь свидания ждешь — сердце замирает. Встретились — и скандал! Дерзостей накричали и разошлись.

Муся рассмеялась:

— Представляю твой удивительный сон. Подрались, что ли?

— Подожди, не перебивай. Сначала я расскажу, как мы с ним расставались.

— Этого можешь и не рассказывать: вместе с тобой уезжали, вместе с Федькой прощались.

— Ничего ты не знаешь. Ты даже не заметила, до чего трудно было мне уезжать. Я очень боялась, думала: не выдержу и заплачу, и все будут смеяться — испугалась, мол, девушка трудностей и не хочет уезжать из города, от маменьки с папенькой, какая из нее медработница в суровых условиях таежной стройки!

— Еще какая, другую такую поискать!

— На вокзале я все ждала: вот он, наконец, выскажется. Не дождалась. Даже слова поласковей не выжал из себя, даже цветов не догадался принести. Миша и то целый букетище приволок, а на что мне Мишины цветы?

— Подожди, подожди, — спохватилась Муся. — Это, пожалуй, Федькины цветы Миша-то приволок. Теперь мне все понятно. Федька у меня спросил: «Как ты думаешь, следует Жене цветы на вокзал принести? Все-таки вместе учились, все-таки подруга она тебе, все-таки в такую даль на трудную работу едет». И не решился преподнести. Мишке перепоручил. Вот нескладеха парень!

Муся страшно огорчилась промахом своего брата, ругала его и никак не могла вернуться к состоянию внимательной слушательницы.

— Мы стояли на платформе у вагона, оставались какие-то несчастные минуты, — рассказывала Женя. — Электрические часы торчали перед глазами, и я вздрагивала вместе с минутной стрелкой. Все разговаривали разом, никто не был способен слушать. Один Федя молчал и слушал. Только и сказал всего-навсего: «Девушки, а трудовой стаж у вас начинается раньше нашего. Я застрял в своем техникуме, одна практика займет полгода».