Алексей Югов - На большой реке

— И я — за! — сказал министр. — Доклад меня убедил. Сегодня же запрошу Москву. Буду настаивать. И назовите нам, пожалуйста, Леонид Иванович, имена всех, кто...

Министр не договорил, но и не нужно было особой сообразительности, чтобы догадаться, зачем он хотел знать эти имена.

Рощин не был захвачен врасплох. Решение скрыть, что расчеты и предложение о снятии бетона принадлежат единолично ему, возникло у него еще накануне, как-то сразу, само собой. Не назвались же из них никто. «У нас все авторы: и монтажники и такелажники!» — вспомнилось ему.

— Простите, — сказал он, наклоняя голову. — Этого я, к сожалению, не имею права сделать, поскольку товарищи взяли с меня слово, что... я представлю их предложение как безымянное.

— Почему? — удивился министр.

— Видите ли, — теперь уже не затруднился ответом Рощин, — они говорят, что этот вопрос очень многих занимал. Так что они не в силах и сказать, кто же автор. «Все мы авторы, от десятника до инженера, все, — говорят, — бетоном болеем!..» Из «недр», так сказать.

Рощин улыбнулся.

— Жаль, — сказал министр, — я поставил бы вопрос о самой высокой награде. Я думаю, все понимают и смелость и, прямо скажу, спасительность представленных перерасчетов... Товарищи заслуживают самую глубочайшую благодарность!.. И я благодарю их от имени партии и правительства!

Москва той же ночью утвердила снятие излишне запроектированного бетона.

И вот, наконец, наступил тот великий и вожделенный день, ради которого, по существу, и совершалось в течение целых пяти лет все, что совершалось на этих берегах.

Крепкий мороз и ветер. Спеша на митинг в ознаменование выдачи первого тока, сторонясь от встречных самосвалов, по бетонному мосту пристройки позади здания ГЭС идут Дементий Зверев и Иван Упоров. От стужи ломит во лбу. Суров северный ветер в раструбе Лощиногорской лощины! Оба они отогнули свои кожаные ушанки.

Слева, внизу, вырываясь из-под железобетонных пролетов, шумит и ревет бело-бурая Волга. И далеко-далеко, докуда достает взор, виднеется чистая, неподсильная стужам, не взятая льдом вода.

Эти дни морозы сменялись оттепелью, на железе, на бетоне оседал пышный, толстый куржак, затем снова охватывался морозом, вот отчего и стальные армконструкции, и выводные мачты высоковольтной передачи, по проводам которой скоро ринется электроток и к Москве и к Уралу, и даже стрелы подъемных кранов — все это бело-бело, словно бы из ослепительного белого мрамора выпиленное.

На пригорке, под самыми стенами внешней сборочной, высился просторный, с перилами, обтянутый кумачом помост-трибуна.

На пронзающем морозном ветру, среди инея и снега, среди всей этой исполинской панорамы заснеженного бетона, стали, с искропадами электросварки, чувство неожиданности рождалось от надписи, что издалека виднелась на алом полотнище, протянутом над трибуной: «Индийцы и русские — братья!»

Прихватывая пылающую от мороза щеку, Зверев указал Упорову на надпись.

— У них, в Индии, вероятно, сейчас благодать, жара!.. — сказал он.

Вокруг них все нарастала и накоплялась толпа. Люди со всех сторон текли на торжественный митинг пуска.

Заканчивал свое краткое слово, исполненное гордой радости, счастья и глубочайшей благодарности народу и партии, начальник строительства. Вот он заговорил о комсомольцах, о тех двенадцати тысячах юношей и девушек, что прибыли на эти берега с красной книжечкой комсомольской путевки у сердца.

— Комсомольцы! — восклицает Рощин, и репродукторы гулко разнесли это слово до самых гор. — О, какое емкое, какое могучее слово! Недаром же назван он — ленинский комсомол! Вся жизнь комсомола — это служение великим заветам Ленина, самоотверженный труд и подвиг на благо Родины.

И эта великая стройка тоже может по праву именоваться комсомольско-молодежной. Здесь трудилось более ста комсомольско-молодежных коллективов, бригад и экипажей экскаваторов, земснарядов и портальных кранов.

Следуя за коммунистами, соревнуясь с ними, вы, комсомольцы, вели за собою, возглавляли тысячи и тысячи молодых строителей. Когда ко мне, начальнику строительства, приходил молодой рабочий с красной книжечкой путевки, я уже знал, что он пришел просить работы потруднее, участок поответственней.

Вам есть чем гордиться! Но кичиться — это несвойственно вам. И вот о чем помните: пускай тебе или тебе, дорогой товарищ, значится двадцать или двадцать с небольшим лет. Но к этому прилагайте мысленно целые сорок лет советской власти, сорок лет строительства коммунизма, сорок лет, величайших в истории человечества. Ваша жизнь, молодежь, она вобрала в себя опыт Коммунистической партии и народа, строящего коммунизм.