Алексей Югов: На большой реке

А вот когда во время отсутствия Рощина и болезни главного инженера надо было после перекрытия Волги стремительно перебазировать наплавной мост к защитным «бычкам» здания ГЭС, а «сесть верхом» стало не на кого, Марьин оказался банкротом и лишь безвольно созерцал, как Кусищев проваливал дело, ставя под угрозу все строительство.

И на ближайшей партийной конференции Марьин не был переизбран в партком строительства.

На бюро обкома обсуждался вопрос, кого рекомендовать из гэсовских коммунистов на пост первого секретаря. Был спрошен и Рощин.

— Дайте Бороздина! — сказал он. — Работник сильный. Народ его знает, любит. Положение вы сами знаете. Правительственные сроки под угрозой. Дайте Бороздина.

Бороздин был избран единогласно. И, однако, нашелся человек, который не удержался от ехидного словца, хотя и сам подал свой голос за Бороздина.

— Ну, — сказал он, — конечно, раз реабилитированный, то теперь пойдет в гору наш Максим!

Его гневно оборвал шофер Грушин:

— Не срами себя: лжешь и не краснеешь! Ты не новичок здесь, должен бы видеть, за что его поднимает народ, товарища Бороздина. Это тебе не Марьин: кубы, кубы!.. У товарища Бороздина за кубами человек не затеряется. За то его народ и любит, что как был, так и остался — искра от народа!

Теперь увереннее смотрели вперед и Рощин, и Андриевский, и Бороздин: скоростной монтаж первой турбины под сборным утепленным шатром показал, что и впрямь незачем ждать, пока над всем зданием ГЭС воздвигнется железобетонная кровля.

Но, однако же, она стояла в проекте, и не миновать было воздвигать ее, эту чудовищной толщины железобетонную крышу длиною почти в три четверти километра. Бетонить в стужу, в пургу на этакой «верхотуре»! Рощин знал хорошо, что это значит: глянешь с земли на громадину-бадью с бетоном, поднятую стрелою крана до верхних отметок, — шапка валится с запрокинутой головы, бадьища кажется не больше стакана, а людей и различишь не вдруг на стержнях арматуры, будто бы воробьи чернеются на проводах.

Изволь-ка вздыми на такую высь десятки тысяч кубов бетона и уложи его за каких-нибудь три месяца — зимних, лютейших!

Да если б одна только кровля, а то и там и здесь — и на правом и на левом берегу — предстояло еще уложить неимоверное количество железобетона за эту зиму, до половодья.

А если не уложим, кратковременным будет торжество запуска первой турбины. «Мигнем», ну, а дальше что? Прорыв по бетону — это катастрофа. И, однако, недоукладка его — неотвратимая явь, если не закрывать глаза. Не ожидать же, что за эти три-четыре месяца свершится какое-то чудо! А там — грозное, неотвратимое половодье!..

Десятки раз пересматривал, пересчитывал Рощин страшные цифры «большого бетона», и то жаром, то холодным потом обдавало его от этих пересчетов: как ни раскидывай, а по меньшей мере еще год с лишним сверх срока потребуется на выполнение всей программы бетоноукладки.

«Но неужели, неужели же так и нет выхода? А что, если...» И когда он, Рощин, ответил сам себе на это «А что, если...», ответил языком вычислений, как инженер, то в сердце у него сперва захолонуло, а затем было такое чувство, будто взмахом широчайших незримых крыльев подняло его над рабочим столом, и, по-видимому, на какой-то миг он потерял сознание...

Несколько неожиданным для всех был созыв повторного чрезвычайного совещания у начальника стройки.

Председательствовал министр. Последний месяц он почти без вылетов в Москву жил на гидроузле.

Суть доклада Рощина была очень простой: согласно неопровержимым расчетам, произведенным, как сказал Рощин, группою инженеров, можно было без малейшего ущерба для прочности любого из гидростроений снять на объектах правого и левого берега в общей сложности около двухсот тысяч кубометров излишне запроектированного бетона.

И едва ли не половину этого, как доказывал Рощин, ненужного бетона можно было снять за счет уменьшения невероятной толщины, какая задана была проектом для кровли самого здания ГЭС и его подстанций, исходя из особых соображений, которые ныне уже отпали ходом времени. Излишний бетон запроектирован был и на водосливной плотине и на шлюзах.

Представитель Гидропроекта встал, подошел к столу и склонился над расчетами, которые огласил Рощин. Он долго проверял их. Наконец молча отер платком влажный лоб и сказал:

— Да-а! Это выход. Это гениальный выход. Я — за!

И едва раздалось это слово из уст человека, имевшего бесспорное право наложить свое «вето» на любое отступление от проекта, все вздохнули облегченно.