Алексей Югов: На большой реке

Вот откуда в первую очередь поистине потрясающие достижения ваши и трудовые подвиги, которыми гордится весь народ.

Партия Ленина воспитала и взрастила вас!

Был и я комсомольцем. Для меня и моих сверстников в ту пору Магнитка была тем, чем для вас явилась ныне эта исполинская стройка.

В многолетней битве с могучей стихией вы прошли великую школу, приобрели суровую и несокрушимую закалку, обогатились немалыми гидротехническими познаниями, овладели новейшей техникой. Многие из вас пришли сюда простыми бетоноукладчиками, водителями самосвалов, слесарями и плотниками, а ныне обладают дипломами инженеров и техников благодаря нашему вечернему индустриальному институту. Наш гидроузел стал питомником новых технических кадров. Партия и народ призывают нас теперь на другие великие реки, на другие исполинские стройки.

Все, что мы с вами накопили, приобрели здесь, — наши знания и опыт, это мы берем с собою, на новые берега.

Только ошибок своих туда мы не возьмем! Да! Не возьмем!.. — зычно и убежденно провозгласил он и невольно смолк, ибо долго ничего нельзя было бы услыхать, кроме радостного ответного гула, и возгласов, и рукоплесканий, прокатившихся далеко-далеко по берегам великой реки.

Стол уже давно был накрыт к ужину, а Светланы и Василия все еще не было: что-то позадержались после митинга.

Максим Петрович, отдыхая в столовой, просматривал газеты и слушал передачу из Москвы.

Наталья Васильевна только что перепеленала и покормила грудью маленького и снова вышла в столовую. Ее не на шутку стало беспокоить долгое отсутствие Светланы.

— Да что это с ними? — проговорила она жалобно. — И чего ты их с собой не привез?

— Там молодежь собралась, шумела, я и не стал трогать: пускай помитингуют!

Бороздин искоса глянул на жену из-за листа газеты: он-то знал, ради чего осталась после митинга молодежь.

— Слушаю я тебя, Наташа, — сказал он, — и думаю: а сильно бы ты заскучала, при всей твоей занятости, если бы не по ком стало ныть!..

— Зато уж ты — бесчувственный отец! — обидевшись, возразила она. —Ты от бетона своего и сам забетоне́л! И во сне все бормочешь: «Закозлило виброхобот! Отставлю вас от бетона...»

И не выдержала — рассмеялась.

Рассмеялся и Бороздин. Вдруг он вслушался в голос диктора.

— Постой, постой, — сказал он жене. — Слышишь? Сейчас будут записи Шаляпина передавать.

Он подошел к приемнику и установил на лучшую слышимость. И они оба стали слушать.

Потом долго и долго молчали, растроганные, потрясенные. А когда почти без всякого перерыва диктор объявил, что сейчас выступят «в новом скетче» артисты, и послышались нагловато-бездушные голоса двух популярных самоуверенных остряков, Бороздин резко выключил приемник.

— Понятия у людей нет!.. — проворчал он. — Прямо без передышки — сейчас же вслед за Шаляпиным!..

Успокоившись, он в раздумье сказал жене:

— Ты знаешь, Наташа, о чем я подумал, когда слушал его? А вот о чем. Какая глубина, если вдуматься, в словах, которые уж вроде бы и примелькнулись нам: «Искусство, — говорим мы, — принадлежит народу!» И вот Шаляпина взять. За границей остался. Личный сейф пересилил... А народ русский это все в его личной жизни осудил и отметает. Но вот великий дар его, гениального певца, гениального артиста, — этот весь капитал народ возвращает в свою сокровищницу народного русского искусства. Свое берет!.. А то все народ сдувает, как шелуху. Пускай она за границей остается! Нам другой Шаляпин дорог — Борис Годунов, Мельник, Досифей... А это уже не его, Федора Шаляпина, частная собственность! Да вот и сейчас: через радио, через эфир мы возвращаем его себе, а это ведь тоже народом созданная наука, техника...

Бороздин вдруг смущенно прервал свои рассуждения и взглянул на жену.

— Но ты поняла, что я хотел сказать?... — неуверенно спросил он.

— Ну, конечно, Максим, все, все поняла. И ты это очень хорошо сказал, что народ свое возвращает, неотъемлемое.

А у самой уж ушки на макушке.

— Идут! — восклицает она, заслышав шаги.

Дверь в столовую распахивается. Сперва влетает Светлана — как всегда с откинутой крупно-кудрявой головой, ясноглазая и во всю щеку нежно-пылающий румянец. За нею высится Василий Орлов, словно безмолвный, могучий телохранитель. Он слегка сутулится в комнате и старается ступать потише в своих кованых бутсах.

Светлана звонким и радостным голосом произносит:

— Мамочка! Поздравь нас!

И смолкает.