Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Кирьянов в пылу, ярости, торопясь валил как попало, не считаясь с молодью, которую подминало падающими деревьями.

«Красноперовцы подросток не мнут. Выиграть хотят. Да и штрафануть могут. Тогда снимут с нас первенство», — вклинились ему сейчас слова Мельникова, когда он однажды вот так же ожесточенно клал деревья. Кирьянов расклонился, обвел колючим взглядом подмятые сосенки, махнул рукой. «Мелочь это по сравнению с нашими рекордами. Никита Ильич не даст в обиду». И опять запела «Дружба» в натруженных руках.

В бригаде ворчали, что пить эту «брагу» больше не станут, и требовали переезда в устье Кетлыма, кивали на Ивана: он-де вовремя перебрался, а они что тянут…

Прилетели новые рабочие и врач, который, проверив воду, закипятился: «Пить эту застойность нельзя! — и удивился: — Как это заболели только двое, а не все!» — раздражая этим еще больше Степана.

— Переезжать станем, — обреченно махнул рукой Кирьянов.

Прилетевший вместе с рабочими и врачом мастер лесозаготовок замерял напиленный лес у бригад, промолвил:

— Вы малость впереди, Степан.

Кирьянов сразу оттаял, повеселел: «Ну, уж если в это трудное время не достали нас, то теперь не допустим! Не так просто свалить Кирьянова, старого лесовика».

Он теперь учтет все провалы, а уж сил у него хватит…

Май привел в эти места белые ночи, но в тайге по-прежнему царствовал сумрак.

Но даже в эти минуты затишья не спалось старому Маркелу. Никогда он так беспокойно и худо себя не чувствовал. Маркел и представить себе не мог: как это он бросит эти места, которые его поили-кормили, где он жизнь прожил, — тревожно было на душе, тяжело.

А ехать надо: здоровье сдавало, да и звал давно Илья в город, огорчать его отказом не хотелось: любил сына Маркел больно.

«Хоть сшей глаза, все равно, наверное, не прикорнуть нисколько, — подумал он, ворочаясь на скрипучей деревянной кровати. — Вставать надо». Ему захотелось на воздух, к лесу, к реке.

Маркел встал, натянул на босую ногу бродни, сшитые им самим из выделанной лосиной кожи.

Он не торопясь, вразвалку направился к роднику, бившему из-под древней замшелой ели, с разбитой молнией вершиной. Справа из извилины до него доносилось ворчание реки Пелыма. Сразу за родником начинался урман.

Увидел Маркел чистую водицу, услышал плеск реки — вроде отлегло малость от сердца.

Он всунул большую волосатую руку в дупло рядом растущей сосны, достал берестяной черпачок, нагнулся над родником, сопя, отплеснул плавающие сверху сосновые иголки, почерпнул прозрачной студеной воды, выпил залпом, крякнул. «Эх, родничок бы с собой захватить. Семьдесят годков пил эту водичку. Хороша! Тоскливо будет без тебя, — обращался он мысленно к роднику. — Да и без Пелыма, и без тайги тоскливо станет. Не знаю, как и выживу. — Пришло другое: — Ну, да не куда-нибудь, а к родному сыну собираюсь. Пристал, как репей… зовет… куда деваться. Обижать неладно, неохота. Придется ехать. Там увижу».

Затем ему подумалось, что и не худо, может, совсем у Ильи, зря он так переживает, но ведь худо, не худо, а привык к этим местам, жаль расставаться.

Он поднял взгляд, уныло поглядел вокруг. Полуразвалившиеся избы были пусты. «Разбрелись с хутора люди… кто куда». И одиноко стояла в стороне и грустно смотрела на Пелым пузырчатым окном покосившаяся от времени изба Маркела.

Тоскливо ему сделалось, нехорошо как-то на душе. Маркел покачал головой, хмыкнул врастяжку, тяжело: «Избенка под косогор пошла… Эх время, времечко…» Ему подумалось, что и он скоро вот так накренится набок, на которую-нибудь сторону, недолго уж ждать осталось, сам чувствует, что силы уходят. «Илюха, видно, тоже чует, не зря зовет, покуда терпелось, можно было, молчал. Стало быть, и в самом деле пора».

Потом почему-то пришел в голову последний разговор с покойным соседом, Пантелеем, таким же лохматым и на вид неуклюжим.

…— Ну зачем ты, Маркел, восемь лосей бьешь за сезон? На что они тебе? Живешь в достатке, — говорил тот.

— Сдаю мясо государству. Я виноват, что мне такое задание дают? На эту осень опять шесть заготовительных лицензий выдали. Говорят: «Только ты можешь план отстрела выполнить».

— Тебе и прошлый год столько же давали, а ты на два боле ухлопал. Знаю! Жадность это, Маркел, жадность!

— Копейка мне в городе не помешает, Пантелей. А тебе жалко их, че ли, лосей-то? Хватит их в тайге на всех. Деды и отцы наши били сколь хотели, и мы то же делам. Тайга от этого не победнеет. Только ты, Пантелей, да Митька косой такие в хуторе жалостливые. Но Митька ладно, он приблудный, а ты ведь наш коренной охотник.