Александр Эбаноидзе - ...Где отчий дом

Их объединяли и вели к старому дому в тени деревьев не только горе и боль утраты, но и отчетливое, хоть и трудно объяснимое рас­каяние, словно они чувствовали какую-то вину перед погибшим, слов­но готовились предать земле не соседа, прожившего на их глазах не­долгую, непонятную и не очень-то счастливую жизнь, а что-то равно близкое и необходимое всем, как родник или дерево у дороги, укрыва­ющее от зноя и непогоды. А учитель Григол, единственный, кому дано было понять и назвать то, что они чувствовали, стоял на краю двора, отвернувшись от толпы и не отрывая гневного ока от далеких гор, с вершин которых сошел последний снег.

И, пока люди вспоминали живого Доментия, говорили о нем, пла­кали и сокрушались, какая-то часть его еще жила, витала над родным порогом, как душа или тень, только более реальная, почти осязаемая всеми, кто входил в просторный двор под сень старых деревьев.

Первыми из родни приехали сестры.

Старшую сестру привезли на машине к самому дому. Седая, туч­ная, она с трудом выбралась из машины и вошла во двор. Толпа рас­ступилась перед ней. Она шла по двору медленно и нетвердо, поте­рянно блуждая взглядом. На ее породистом лице застыло жалкое вы­ражение испуга и нетерпения. Всевидящая толпа отметила странность этого выражения и тут же сочувственно объяснила: «У нее больное сердце...» Не произнеся ни звука, старшая сестра в сопровождении мужа и сыновей добрела до дома, нетвердо, как на шаткий плот, сту­пила на крыльцо, ухватилась за перила веранды и, разом обмякнув, перевела дух. Вскоре все скрылись в черном проеме двери, в большой комнате, где временами возникала сутолока и откуда с горестно-оза­боченными лицами выбегали фельдшерицы местной больницы со склянками в руках.

Не успели смолкнуть пересуды, как на дальних подступах к дому раздался душераздирающий вопль, и народ, обернувшись на голос, увидел вторую сестру. Высокая, статная, в черном шелковом платье и черной газовой косынке, она шла по проселку и, в кровь царапая щеки, голосила: «О-ой, братец родимый! О-ой, сердечко ласковое! О-ой, горе твоим сестрам! Горе твоим братьям! Горе горькое матери твоей несчастной! Да уж знала я, что тебе счастье на роду не напи- са-но-о! Да уж знала, что ангелы среди людей не ужи-ва-ют-ся! Да уж знала Яр что овечке с волками не жи-ить! Да уж знала, что тебе счаст­ливому не бы-ить!..» Она шла по двору в развевающихся черных шел­ках, едва не раздирая их широким, стремительным шагом — вестница несчастья, плакальщица,— и толпа смотрела на нее, как на рану. Она влетела в черный проем двери, и оттуда донесся ее резкий, сорван­ный плачем голос: «Да не знала я, не ведала, что тебе страшной смертью поме-ре-еть. Уж не знала я, не ведала, что сестре твоей над гробом заколоченным при-чи-та-ать. Покажи лицо свое красивое! Покажи усы свои мужественные! Покажи глаза свои ласковые!..»

Толпа тихо заголосила в ответ, точно вздох пронесся по двору.

Спустя час обессилевшая вторая сестра лежала на тахте в одной из комнат и сорванным голосом беседовала с Джано: «Ты давно здесь? Значит, это случилось при тебе?.. Я боюсь за сестру, она совсем пло­ха. Хуже, чем мать...»

В первые часы беды о матери забыли. Лежа в своей комнате, она слышала громкие крики женщин и не сомневалась — то были голоса несчастья. Неподвижная, беспомощная, она спрашивала себя: «Кто?»— и торопливо молилась сперва за внуков, ибо маленьким опасность грозила в первую очередь; потом за сыновей: «Да минет меня чаша сия!» Но ей пришлось сполна испить горчайшую чашу. Ее нашли без чувств на пороге и даже не удивились тому, как сумела она выбрать­ся из продавленной кровати и проползти через всю комнату; горе или надежда дали ей силы? Очнувшись, мать попросила поставить на стул перед ней икону и зажечь свечу. Она долго с серьезным недо­умением смотрела на икону, как смотрит ребенок на испорченный ме­ханизм любимой игрушки, потом задула свечу и отвернулась.

На второй день под вечер прибыл старший брат, прозванный в семье Маленьким Георгием. Это был крупный моложавый мужчина с высоким лбом, переходящим в розовую лысину, в неуместно эле­гантном светлом костюме и в больших дымчатых очках. С ним при­ехала новая молодая жена, цветущая, пышная и тоже несколько не­уместная. Никто из родни, кроме Джано, не видел прежде новую жену Маленького Георгия, и ее появление вызвало общий интерес, далее на время отвлекло от горя, но тут же породило беспокойство: а вдруг предыдущая жена тоже приедет на похороны?.. Когда беспо­койство по этому поводу довели до сведения Маленького Георгия, он только передернул плечами.