Александр Эбаноидзе - ...Где отчий дом

Я все сижу, прижавшись к тугому теплому мешку, а Гурам по­учает:

— Раз уж застрял, дождись, пока Элизбар тушу разделает. Понял? Прихвати свинину, Полю обрадуй. Надо же гостей чем-то кормить. А ночью рыбалку с факелами организуем...

Чудак, чего вспомнил — рыбалка с факелами! Да я со школьных лет ее не видел...

Летней ночью в глубине ущелья на самом дне горел факел, высве­чивал круг воды и вдвоем с неразлучным отражением двигался против течения. Я никогда не видел рыбака-факелыцика. Казалось, горящий пук двигался по ущелью сам собой. Наверное, от этого смотреть на него было жутковато...

Гурам возвращается к брошенному мешку, тащит его по лестнице к бункеру, пыхтит.

— Ты или спи, или помогай! Думаешь, легко с таким пузом мешки таскать?

Я смеюсь — последнее время Гурам очень растолстел.

— Чем тебя Этери кормит?

— Лобио, сыр, кукурузная лепешка, два стакана разбавленного вина,— честно перечисляет Гурам.—Обмен веществ нарушен, мой до­рогой. Некоторые думают, что я от хорошей жизни распух. А где она, хорошая жизнь?

Беру в охапку два мешка, поднимаю по лестнице к бункеру. Гурам улыбается мне и цокает языком.— Прямо Сандро Канделаки! Не хотел бы я под руку тебе по­пасться. Мешки не перепутай, парень.

Возвращаюсь на свое место.

Эта мельница похожа на пещеру: сыро, душно, темно. Под потол­ком лампочки вполнакала. Земляной пол, лавки, мешки, даже паути­на— все бело от мучной пыли. Пахнет керосином и мышами.

Гурам опорожнил мешок в бункер, кряхтя, подбирает рассыпав­шиеся зерна.

— Гурам! Что мне Карло ночью сказал: учись — не учись, чи­тай— не читай, кем на свет появился, тем и помрешь. Ученые, говорит, так порешили.

— Ну...— Гурам выпрямляется, смотрит внимательно.

— Значит, правда, наука так считает?

— Я не совсем тебя понимаю.

— Выходит, ты для этой мельницы родился. Нодар для своего самосвала, а я... И ничего нам не изменить?

— Наука не верит в судьбу. Наврал тебе Карло.

— Не-ет, он ученое слово сказал, как теперь судьба называется. А все остальное, говорит, рубашка. Так как, правда это или нет?

Гурам не отвечает. Деревянной лопаточкой сгребает муку. Пробует пальцами помол.

За покосившейся на петлях ветхой дверью белеет улица, шуршат запыленные акации.

Неужели ничего не изменить?

Встаю, иду к дверям.

— Пошел, голубь? — спрашивает Гурам.

Солнце поднялось над горами. Жарко, но еще не пекло. Река шумит.

В парикмахерской пусто. Джондо сидит в кресле перед пятнистым зеркалом. В зубах папироса. Видит меня в зеркале, спрашивает:

— Что с тобой, Доментий?

Я молчу.

— Забыл что-нибудь?

— Никого нету?

— А я что, пустое место?

Комната белым-бела. Вокруг зеркала фотографии киноартисток и футболистов. За окном шумит река.

— Зачем они тебе?

Опять опоздал. Как в тот раз к железнодорожникам. Так и не узнаю, дал бы ему по морде, или...

Иду к выходу. Джондо смотрит на меня через зеркало.

— Не связывайся с ними, Доментий! Глумной народец...

Пошел, голубь... Голубь, ягненок... Какой белый ягненок, в темно­те видать,.. Тетя Дарико говорила: «Грех быть таким, сынок! Совесть — дело хорошее, но для чего-то господь нам и зубы дал. Иногда думаю, окажись ты на месте Адама, не было бы на земле рода человече­ского...»

Горячий ветер обрывает с акации листья.

Толпа над обрывом разошлась. Внизу по путям громыхает состав. Мелькают черные от мазута верхушки цистерн.

Между клубом и общежитием возле крана копошится над корзи­ной Элизбар, в руке у него здоровый нож. Рядом жена держит таз, в который они складывают отмытые куски мяса. Вокруг бегают две свиньи, всхрюкивают, норовят заглянуть в корзину. Элизбар с женой отгоняют их пинками.

Прохожу было мимо, но спохватываюсь:

— Элизбар! По дружбе, Элизбар, уступи немного мяса. Брат с семьей приехал...

Недовольно оглядывается.— Погоди, Доментий. Дай с одним делом покончить, потом пого­ворим.

— Да что ему с тобой разговаривать! Ему мясо нужно, а не раз­говоры,— вступается за меня его жена.— Выбирай, Доментий, доро­гой! Здесь уже чистое мясо, мытое,— упирая в таз, выпячивает бедро.

Элизбар ворчит, отворачивается. А жена машет свободной рукой в его сторону и с повеселевшим лицом перебирает свинину.

— Вот, Доментий, вот хорошее место! И косточка маленькая, и са­ла немного. Хорошая была свинья, только непутевая, все не туда лезла. Джано, говоришь, приехал со своей красавицей? Разве их таким мясом кормить? Ты бы барашка годовалого зарезал...