Виктор Козько - Колесом дорога

А канадцы потягивали самогонку, как виски, наверное, у себя дома смаковали, и видно было, что смакования этого им хватит на­долго. Они вступили в юность, прошедшую на этой земле. И Матвей впервые за время встречи пожалел бывших своих земляков. Без кор­ней на чужой земле и полынь не растет. Как далеко они сейчас от того, к чему стремились.

— Что, к травам опять отношение меняется? — как всегда, про­игрывая, Матвей все-таки полез на рожон, не мог, не хотел остано­виться.

— У нас ничего не меняется, запомни это, Матвей. Ничего не ме­няется.— В глазах у секретаря было осуждение.— Как только уяс­нишь себе эту истину, тебе сразу же станет легче работать.

— А вы сами где раньше работали, Дмитрий Родионович?

— Я историк, когда-то был директором школы, преподавал ис­торию.

— Точная наука,— Матвей вспомнил наконец, кого напоминал ему секретарь райкома. Удельными князьями прозвал князьборцев учитель, и тоже истории, в том маленьком городке за речкой, где Матвей заканчивал десятилетку, его классный руководитель. Так ве­личал он их обычно по понедельникам, когда они, князьборцы, про­ведя воскресенье дома, вместо школы уходили в понедельник в лес, в «партизаны»: «Партизаните, удельные князья». И внешне секретарь райкома напоминал Матвею его учителя — профессия все же накла­дывает отпечаток на человека.

Матвей не к месту, хотя и сдерживая себя, засмеялся.

— Кто же из нас удельный князь, Дмитрий Родионович?

— Это мы еще выясним, Матвей Антонович. Выясним, не сомне­вайся. Поступили сигналы, что ты потворствуешь, разбазариваешь колхозную землю.

— Кто сигналит? — Матвей понял, что начался их главный раз­говор. Начался только сейчас.

— Кому надо, тот и сигналит. Землю, что могла дать зерно, пу­стил под травы. А гектары, на которых могли расти те же травы, отдал на откуп всяким захватчикам, словечко-то какое меткое... Фронтовиков, инвалидов зажимаешь.

— Каких фронтовиков, Дмитрий Родионович? Фронтовик, кото­рый вам сигналит, жалуется, Цуприк, после войны на мину наскочил. Ликвидировали мы его корчму, сотки не обрезали, хотя ни он, ни жена колхозниками не числятся^ лишили самовольно захваченных им на колхозной земле наделов, вот он и строчит вам. Цуприк это, Цуп­рик...

— Мне все равно, кто это, тут не личность, а суть главное. Есть факты самовольного захвата колхозной земли?

— Есть,— вынужден был признать Матвей.— И всегда об этом знали, хотя из года в год грозились наказать «захватчиков».

— На этом мы с тобой разговор заканчиваем. Твои «захватчики» у меня на особом контроле.

— Дмитрий Родионович,— Матвей все еще на что-то надеялся, уж очень ему не хотелось заниматься этими «захватчиками», хотя он и понимал, что рано или поздно придется.— Может, предупредим в последний раз, дадим в этом году убрать, что посеяли?

— Никаких предупреждений, никаких «дадим».

— Да поймите, в Князьборе не те традиции, в Князьборе никто никого не гонял никогда ни за вязанку соломы, ни за колоски, ни за копну сена.

— А шлюзы в Князьборе твоем когда-нибудь взрывали, а дамбу рвали? Моли бога, что прокуратура не спрашивает, где взрывчатку доставал.

— Пусть спросит, я отвечу.

— А мне ответишь за другое, лично доложишь: в Князьборе есть колхоз и есть Советская власть...

Матвей твердо решил про себя, что никакими «захватчиками» за­ниматься он не будет, претит ему гонять с луга и поля людей, отби­рать у них выкопанную уже картошку, заскирдованную солому и за­стогованное сено. У Щура он, правда, забрал стожок, но только один из трех. Щур зарвался, заготовил этого сена не только для своей ко­ровы, но и на продажу, наверное. Эта деревенская болезнь «хап-хап» зашла у него уж очень далеко. Щур прибежал тогда в контору, вы­пил где-то для храбрости.

— Меняемся портфелями, председатель,— бросил на стол Матвею кнут.

— А потянешь, Сидор? — спросил Матвей.

— Твой портфель, Матвей, я завсегда потяну, карман для печат­ки есть. А вот мой ты потянешь? — Сидор схватил со стола кнут и оглушительно щелкнул им. Выскочил из кабинета и, пьянея на гла­зах, стал пощелкивать этим кнутом в коридоре, перепоясал им Мат­вея, досталось и участковому. Участковый отвез его в город, сдал в милицию, там он притворился больным, и из больницы Щура отпра­вили в психлечебницу. В психлечебнице пробыл около недели, пока его не заставили, как сам рассказывал, наполнять водой какую-то бочку. Он быстро заполнил ее до половины, а дальше дело застопо­рилось, сколько ни лил он в ту бочку, воды все до половины. Сидор осмотрел бочку со всех сторон, была она вроде без подвоха, нигде ни дырочки. Он принес еще пару ведер, вылил и быстренько склонил­ся над бочкой — воды в ней не прибавилось. Тогда Сидор поставил ведра, сел на песок и стал думать. За этими раздумьями его и застал санитар.