Юрий Бедзик - Каждая минута жизни

— Андрей Павлович, к вам можно? — На пороге появилась стройная женщина с пышной прической, в отутюженном халате, застегнутом на все пуговицы. Вокруг шеи высокий кружевной воротничок. Парторг института Мария Борисовна Крылова с утра уже была в хлопотах.

Рубанчук быстро поднялся ей навстречу, словно ученик перед строгим учителем. Она и вправду была для него образцом хирурга, человеком необычайной работоспособности. Он пригласил ее сесть, но Мария Борисовна торопилась. Сказала, что у нее еще дел невпроворот. Нужно подписать график дежурств по институту и профилакторию. И еще два-три слова по политзанятиям…

— Вот и получается, Мария Борисовна, одно, другое, третье, и все на ходу. Может, все-таки сядете?

Она присела на самый краешек кресла у приставного столика.

— Умоляю вас, Андрей Павлович, давайте в темпе.

— А я вот с вами думал обсудить одну важную проблему.

— Какую именно?

— Хорошо, начнем с графика. — Рубанчук взял лист бумаги, бегло просмотрел его, кивнул. — Согласен… Вот только профилакторий придется уступить… то есть поселить там гостей.

— Андрей Павлович, да что же это такое? — Крылова даже привстала от возмущения. — Профилакторий — не гостиница. Мы там заканчиваем курс лечения больных.

— Надо, Мария Борисовна, — почти просящим тоном заговорил директор, почувствовав, насколько он не дорос до того, чтобы руководить людьми, подобными Крыловой. Лицо его, обычно волевое, сейчас выражало юношескую растерянность. — Очень важные гости. Вы даже представить себе не можете.

— Опять кто-то из…

— Берите выше, — лукаво прищурился Рубанчук. — Сам бог микрохирургии Герберт Рейч из Ульма. Помните? Федеративная Республика Германия, ульмская клиника… Вот телеграмма, взгляните.

— Вот оно что? — протянула Крылова. Она внимательно прочла телеграмму, положила ее на стол и вдруг произнесла сухо:

— Очень интересно. Очень…

Навсегда осталось в ее памяти одно событие. Это было во французском городке Монпелье. Тесные улочки, серый цвет домов, островерхие крыши, разбросанные по мостовой листовки и люди, люди с плакатами, транспарантами, лозунгами, с цветными шарами, с детьми на руках. Демонстрация сельскохозяйственных рабочих приближалась к вокзальной площади. Крылова видела, что в большинстве это были пожилые с задубелыми лицами фермеры, труженики земли, которых пригнала сюда безысходная нужда, отчаяние. Они не знали, как им дальше существовать при сложившейся системе цен на продукты. Европейский рынок поглощал их труд, поглощал их последние надежды и взамен отделывался пустыми обещаниями. Мирная демонстрация, усталые лица, суровые слова… Прибывшие в Монпелье из Парижа делегаты хирургического конгресса, стоя на краю тротуара, угрюмо наблюдали непрекращающийся поток демонстрантов. Ничего нового. Так было в Антверпене. Такая же человеческая лавина выплеснулась на улицы Копенгагена, везде газеты описывали трагическое положение фермеров, в парламентах бушевали страсти, левые депутаты требовали кардинальных мер… И вот произошло неожиданное: появилась конная полиция. Тяжелые всадники вырвались из боковой улочки и начали теснить толпу. Крыловой запомнилась молодая женщина с розовым шариком в руке, в черном берете и с шарфом на шее, делавшими ее очень похожей на изображение женской фигуры во французском гербе. Она подняла руки, защищаясь от замахнувшегося на нее полицейского. Но вздыбленная лошадь с маху опустила копыта на грудь упавшей женщины. «Стойте! — закричала Крылова, бросаясь к несчастной. — Не смейте!..» Разъяренный полицейский снова поднял палку, но демонстранты окружили упавшую, кто-то стянул верзилу с седла, поднялся неимоверный крик, завязалась отчаянная драка, завыли сирены… Французский врач де Буассон, молодой человек с курчавой бородкой, оттащил Крылову от свалки.

Вечером все делегаты собрались в холле гостиницы.

— Я предлагаю немедленно послать письмо министру внутренних дел, — сиплым старческим голосом начал импровизированный митинг представитель бельгийской делегации.

— А я бы направил протест самому президенту, — возразил другой делегат, стройный темнокожий мулат. — Вы записали фамилию этого живодера-полицейского?

— Да при чем тут полицейский! — вспыхнул старичок. — Они действовали по приказу префекта.

— Немыслимо! В наше время — и такое варварство! — горячился де Буассон. — Мы должны показать всему миру, что мы отвергаем насилие в любом виде. — Он поднял лист бумаги. — Прошу всех подойти к столу и поставить свою подпись.