Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Александр видел, как в корму плота прошла Варя. Догоняя ее, по бревнам запрыгала Поля. Вот она что-то говорит и громко хохочет. Засмеялась и Варя. Пойти бы к ним…

Ирина Даниловна тихо сказала:

— Эх, Васятка, где ты, мой сыночек?

И задумчиво подперла щеку рукой.

Александр с точностью до отдельного слова вдруг вспомнил одно место из письма матери (всегда любившей немного пофилософствовать), присланного ему когда-то на фронт:

«Саша, ты встретишь на жизненном пути многое. Настоящую, хорошую дружбу товарищей. Это будет высокое, светлое чувство. И оно тебе покажется всем. Пусть так, не спорю. Но никогда, никогда не забывай своей матери. Никто так не любит, как мать. И любовь матери, Саша, никто и никогда не заменит. Она дается каждому вместе с жизнью, однажды. Дорожи ею. Люби свою мать!»

Он тогда ей ответил, что согласен со всем и только хочет внести одну существенную поправку: любовь всегда должна быть чистой, цельной и на всю жизнь — к матери, к другу, к девушке…

И мать написала:

«Хорошо, что ты так думаешь, Саша».

Сейчас он следил глазами за Варей и решал: именно Варя — та самая девушка…

Ирина Даниловна, придерживая левой рукой платок, трепавшийся на резком, холодном ветру, рассказывала:

— Раньше, бывало, уедешь куда — конечно, на плотах я не плавала, торопишься домой: встретят муж, сын. Радостно, полная жизнь. А теперь приеду — Васятка: «Мама, мама!» Я к нему вся, а себе ласки нет, холодно в доме. Вы не подумайте, что на жизнь я жалуюсь, жаловаться нечего, просто так говорю. Другому бы, может, я и не сказала, только вам. А теперь что же, у меня на всю жизнь дума другая: Васятку вырастить да чтобы с ним и с его женой потом не случилось такое. Я бы ради этого не знаю на какой подвиг пошла!

— А это уже подвиг… — Александр показал на кипящую волнами даль Енисея.

— Плавить лес? Нет, это не подвиг, — тихо сказала Ирина Даниловна. Это обыкновенное дело.

— Подвиг тоже обыкновенное дело, — возразил Александр, — только свершенное в очень трудных условиях.

— Вот то-то и есть, что в трудных, — сказала Ирина Даниловна. — А мы с вами сидим да потихонечку разговариваем, а другие сейчас в шалашке на теплой постели спят. Подвиг! Нет, вы хоть не смейтесь над нами…

Александр не стал спорить. Тот подвиг и велик, когда человек не думает, что совершает подвиг.

Ирина Даниловна вдруг перегнулась через перила гулянки и окликнула:

— Ксения, ты?

— Я, — ответила снизу Ксения.

— Ты чего не спишь? Смотри, с утра тебе на вахту.

— Не ново. — И, ворча, Ксения ушла в шалашку.

Ежась от все усиливающегося резкого ветра, Ирина Даниловна сказала:

— Знаете, чего она по ночам все выходит, смотрит? «Сплавщика» ждет больше всех. Всем нам «Сплавщик» — пароход, а ей — Ванюша Доронин.

Александр не нашел что сказать. Ирина Даниловна заговорила снова:

— У Ксении, сами видите, характер трудный какой, а Ванюшка от нее был без памяти. Вот как любовь разные характеры сближает! А Ксения с чего такая грубая и неприветливая? Отец у нее всю жизнь шофером на грузовой машине работал. В дальних рейсах всегда. Дороги таежные злые, и человек от постоянной маеты огрубел. Один сам с собой. День ли, ночь ли, зима или лето, он все в кабине трясется. Сердцем-то и не испорченный, а на слова распустился. Дома — пример. Ксения переняла его замашки. Знаете, подавала она заявление в комсомол — отказали: сперва, мол, исправься. И подействовало. Ведь сейчас она все-таки как шелк стала. А прежде бы посмотрели вы на нее! Очень она исправляется. И на отца даже теперь стала влиять. Он понял, сам подтянулся. Обещали Ксении девчата: со сплава вернемся — примут в комсомол. А вы теперь представляете, какой ей перед Ванюшкой Дорониным показаться хочется? Как бывает, когда девушка очень любит…

Она говорила еще что-то. Александр смотрел на прыгающие в лунном свете волны, на тлеющий в дальнем конце плота костер.

Спуститься бы сейчас с гулянки, пойти к Варе…

Утром Евсей Маркелыч почувствовал себя лучше. Он выходил из шалашки, глядел на серые, словно грязный войлок, тучи, безнадежно закутавшие небо. Вздрагивая от упрямого ветра, стегавшего в грудь, следил, как шевелятся пучки бревен на кромках плота. Медленно уползали назад однообразные, хмурые, безлюдные берега.

За ночь в крайних пучках выбило по нескольку бревен, теперь вахтенные перевязывали ослабевшие кольца проволоки.

Голодным девушкам работалось плохо. Они часто садились отдыхать или шли к костру греть руки, посиневшие от холодной воды.