Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Изголодался? — опять спросил Максим. — Будем сейчас щипать копалуху или картошкой заправишься? С салом. Ели мы тут.

Он понизил голос и через плечо оглянулся на дальний угол избы, в котором стояли неподалеку одна от другой две железные койки. На той, что была в самом углу, спал человек, натянув одеяло на голову, а на ногах у него поверх одеяла лежал еще и полушубок, хотя от чугунной печки сухой, каленый жар разливался по всей избе.

— Картошка? Давай! — жадно сказал Михаил. — Я сейчас сам себя проглотил бы, до того в животе пусто. А кто это на моей койке спит? — и мельком покосился в другой угол, где в ряд стояло несколько пустых топчанов, очевидно, для случайных ночевщиков.

— Да, понимаешь… с метеопункта, — словно бы этим все объяснялось, ответил Максим и понес со стола на чугунную печь большую сковороду с картошкой — разогревать. Медный чайник стоял там еще до прихода Мишки, бурлил и выбрасывал через носик крупные капли, которые горошком скатывались на пол с горячего чугуна. — Я, понимаешь, думал, что ты уже где-нибудь… неживой. Все нет тебя и нет.

Михаил выгреб из-под своей койки, на которой спал посторонний, рваные полуботинки, годные только для дома, и заковылял к печке, ворча: «У-ух, вот когда заломило пальцы!» Он уселся на скамейку и начал стаскивать валенки, разматывать портянки и растирать закоченевшие ступни ног.

— Неживой! — подмигнул он Максиму. — Была нужда! Я, брат, дорогу хотел спрямить, да забрался в такие каменья и бурелом, что лыжи чуть не поломал и вообще чуть к черту голову не свернул. Пока было светло, знал хотя куда идти, а стемнело — до луны тыкался по тайге, как с завязанными глазами. А мороз, говоришь, пятьдесят? Вот, брат, романтика! Копалуху, знаешь, как застрелил? Это еще днем. В снегу зарывшись сидела. А я с горы с разгона прямо на нее наехал. Потеха! Она крыльями шевелит, ворочается в сугробе, мне показалось — медведь! И вот в точку успели оба: она из снегу выскочить, я двустволку с плеча сорвать. Ну, а в капканы ничего не попало. Хоть бы след чей встретился! Вся тайга будто вымерла.

Максим ножом ворошил картошку на сковороде.

Михаил порывисто раздувал ноздри — так вкусно било в нос жареным салом.

— Так оно и есть. При таком морозе обязательно все вымирает, — сказал Максим и переставил смачно журчащую сковородку на стол. — Я тебя предупреждал: не ходи.

— Не ходи! А я, брат, так считаю: для человека погода значения не имеет. Что тебе когда положено, то и делай. В мороз ли, в пургу. Силу характера иначе как приобретешь? Стоило нам с тобой ехать сюда, если только возле печки отсиживаться, — он всунул босые ноги в полуботинки и перебрался вместе со скамейкой к столу.

— Если бы, понимаешь, у меня руку не разбарабанило…

— А это другое дело. Тут — сам дурак, — Михаил кривился: картошка обжигала ему рот. Он глотал ее с придыханием, как пьют неразведенный спирт. Глотал и постукивал себя по гулкой груди. — Дурак, говорю. Что такое грязь и микробы, тебе объяснять нечего. Побоялся маленькой боли — теперь с большой походи.

Он говорил очень громко — бывают от природы такие горластые парни, и Максим все время оглядывался на дальний угол, куда едва достигал от стола свет семилинейной керосиновой лампы. Из-под одеяла там теперь торчал белым пятнышком кончик носа. А Михаил знай отваливал от буханки ржаного хлеба ломоть за ломтем, выскребал подчистую сковородку, с присвистом тянул из эмалированной кружки чай и не обращал на Максимовы взгляды никакого внимания.

— До сих пор по всему телу мурашки бегают, — говорил Михаил, поглаживая плечи и грудь. — Выползают откуда-то изнутри. А знаешь, вообще-то действительно можно бы в тайге и замерзнуть. То есть полностью, до смерти. Помнишь, у Джека Лондона…

— Ты бы малость потише, — попросил Максим.

Михаил поутюжил ладонью свой длинный нос. Видимо, сообразил.

— А какая неволя его к нам закинула? — все же немного снижая голос, спросил он.

Максим пожал плечами.

— Видал с Ингутом что делается? Буровит, наледь по колено. От метеопункта к рейду прямая тропа, да попробуй пройди сейчас через реку по ней. Там тоже такая картина.

— Так ведь пока лед не закрепнет, дороги и здесь не будет! Не понимаю: от метеопункта человек вышел к Ингуту, видит — на тот берег ходу нет. Зачем же зря шагать сюда?

— На лыжах.

— Хотя бы и на лыжах! Теперь надо тащиться ему и еще дальше, на мост. А через Каменную падь, кто не знает, к мосту напрямки ни за что не пройдешь. Фью! Придется делать загогулину километров в пятнадцать. Не завидую. И чего понесло человека?